Сергей Берсенев - Тишины моей глухомань… Стихи

Я сам бы начертил маршрут великих путешествий,
и, открывая, словно Христофор Колумб,
Америку любви, остался бы кристально честен.
И коли нет цветов – для них не надо клумб!

Ругаются люди от бедности.
Душа хоть и не кошелёк,
но если копились в ней ценности,
то в мире со всеми живёт.

И всё же мы чаще, как нищие,
готовы друг друга загрызть.
Колотим любовь кулачищами,
влезаем в соседскую жизнь…

А после строчим богу жалобы
доносами: тайно и зло.
Быть может, добрее и стали бы…
Да где взять не матерных слов?

Под пылью схоронены классики
до будущих лучших времён.
Пойти что ль и мне подубаситься
и голос повысить на тон?

Выступал корифей разговорного жанра,
нашу серую жизнь превращая в смешное,
и была его речь беспощадней пожара,
и глумилась она над моею душою.

Я стоял, поражённый стрелою цинизма,
человек из жестокой насмешки артиста,
и мечтал на дуэль скоморошество вызвать,
окропить чёрной кровью осенние листья.

Ну за что колошматят то жестом, то словом?
Наряжают силком – то в плевки, то в обноски?
Так лежачих пинают моралью свободы,
и щенков провинившихся тыкают носом.

Но мы все – персонажи пословиц и басен.
Даже тот, кто швырялся слюною со сцены.
Только мир, несмотря на уродов, прекрасен
и ему, как и мне, не нужны перемены!

Противодействие бессильно.
Сквозь пальцы
просачивается достаток,
словно песок.
Складываю в носок.
Не воры ли проураганили,
как по побережью «Торнадо»?
Надо, надо, надо
ставить колючую проволоку.
Глаза велики у страха.
Никакие они не неандертальцы.
И вообще их не было.
Обволокло невезения облаком.
Дождь прощупывает на жадность,
в чёрное перекрашивает белое,
но сердце-то сжалось.
Неужели – ложь?
Неужели даже мечты врут?
Салют
неполноценному поколению!
Возможно, и похоронили
социализм к Ленину,
а где же обратная сторона медали?
На педалях
велосипеда нового тысячелетия?
Сорок лет вышвырнул на ветер я…

Я и в сорок плачу над стихами,
от людей жестоких хоронясь.
Нет, не превратилось сердце в камень,
а душа не воспевает грязь.

Ведь в дороге всякое бывало:
прошвырнуться часто ветер звал,
и судьбу трясло в двенадцать баллов,
и грозил спокойствию обвал.

Так во мне сражались насмерть
рыцарь благородный и злодей.
Думал я порою – солнце гаснет,
и не мог просвета разглядеть.

Думал я: вот-вот и встану рядом
со звероподобным существом,
но спасал бальзам родного взгляда.
И я понял: мне туда не надо,
где без окон строят новый дом!

За стенкой умер человек,
который числился соседом,
и вслед за ним ушли беседы
о том, каков был прошлый век.

Не доиграли уйму партий
из-за того, что шахматист
предпочитал и в жизни риск,
а не учебники и парту.

Порою спор до хрипоты
лишал нас добрых сновидений.
Уж больно мне в его затеях
казалось много запятых.

Но вдруг оставшись без досуга,
потери я не ощутил.
А он меня всегда щадил,
при встречах величая другом.

Однажды я, в раздумьях тужась,
открыл закон, простой до слёз :
чужая гибель – не всерьёз,
и лишь своя – вселяет ужас!

Светлой памяти Бойцовой Р. С.

В январе на кладбище Хованском
было холодно от мрачных дум.
Бесполезно с Богом торговаться:
не узнаешь – как, в каком году…

Провожали тёщу в неизбежность,
в самый долгий, долгий, долгий путь.
Все мы упадём однажды в бездну
так, что нас потомкам не вернуть.

Тот, кому дано большое право,
сердце остановит, как часы.
Верно ль говорить – «пожил на славу»?
Чей промолвит истину язык?