Артем Волчий - Стихи убитого

Но даже море волнуется лишь раз, – два – три, а река безмолвна и насмешлива – да и кто бы не был насмешлив, коли засунуть его в гранитную упаковку, и выставлять, зверя дикого – посмешищем катерам, их хозяевам, зазывалам и покупателям, и тем, конечно, кто давно уже все купили и только наблюдают – из окон, из открытых дверей, из насупившегося тучей-биноклем неба?

– Мое желание – реальнее, я кошку один раз недавно, бездомную, видел, хотя она мне и то одомашненней меня показалась, такая вся интеллигентная, ласкова, – нисходя голосом на печаль, ответил Гена. Руки вновь погладили послушный гранит, впрочем, и на нем топорщились шипы, только незаметные, пока…

– Вот ты, конечно, да, выглядишь слишком диким для слова «домашний». Тебе и впрямь только танцевать на колонах, можно сразу на Александрийскую пойти залезть, заодно Дворцовой дань отдадим —

– Нет. Хочу на мост, а не на мостовую, – стукнул кулаком.

– Хоти, а я пошел, – и мы раскололи едва начавшееся рукопожатие, я пошел по набережной, по другой, не по товарной ленте; Генка остался стоять, сам став гранитным изваянием. Еще немного пройду, и он прыгнет в реку, а, бессильный стать человеком, составит гранитную компанию костям, хозяйничающим дном реки.

Внезапно задумавший режуще подуть ветер напомнил мне: дурак, застегни куртку, не зря дома сказали, «одень», а ты еще и ехидно, самоуверенно поправил: « на -день». Но – лень совершать лишнее телодвижение; все равно потом расстегивать!

Пришлось, в угоду лени, начать неуютно горбиться, все еще выплывавшее из-за тучи-бинокля солнце ловя то одной рукою, то другой, то шеей, ржавеющей под натиском ускоряемого ветром времени. Не очень помогало, но лучше, чем ничего.

Пока – не самый сильный порыв, унесший мою душу к кончику иглы, но и там уже с полвека совершал прогулку, развозя по причинам ахнуть и охнуть иностранцев-ангелов, катер, пусть и золотой; душа вернулась, успев схватить не опавшее зыбкое тело, и я побрел дальше. Погода, с безнадежно рассматривавшим меня солнцем, бессильным на переговоры с террористами-тучами, подступавшими и подступавшими, обещала с каждой секундой становиться еще хуже, потому я свернул в ближайший двор, едва не угодив в ловушку открытого люка, и присел на корточках у стены. Отчего-то подумалось, что частенько именно так тут проводят свои заседания пьяницы, но, пусть так – я не из них; внимательно оглядев двор, не увидел и намека на то, чему имел бы право рассказать эту таинственную историю, про кирпичи, стекло, канаву и стройку – и последними мгновениями своей промежуточной станции подумал, и тут же выкатил вслух, пусть слышат, ни для кого не жалко слов:

– Стены Питера, Питера-на-костях, целебны: ведь сколько под ними черепов людей, живших приложением подорожника, все как-то почему-то не лечившего отрубленные руки-ноги!… Может, эффект просто откладывался, и сейчас, вот сейчас, пропитает меня, насквозь исцелит, жизнь так вольет, что еще и выльется, безо всяких мяукающих, и муха какая упадет, пьянущая, смерти жаждущая в этом бокале неистощимой жизни, плевать, что потонет бесславной смертью, без всякой там переправы, берега левого и правого, в озере Кацит меня!

– Да ты хоть читал про Данте-то, школьник? – высунулась из стены желтого домика голова; оказалось, речь я толкнул в метре от задумчивого окна двора-колодца.

А он поймал меня, неграмотного.

– Нет, мне комикс показался лучше, – опять, как с зазывалой катерных прогулок; ну ничего, мир – пока что, всё ещё – мир смеха и «на посмеяться», а значит чего и стыдиться; ведь, для начала, стыдиться следует самого существования слова «комикс», а не его сегодняшнего употребления.

– Ты че, больной? – голова, наконец, высунулась в правильном направлении, и помимо черной шевелюры можно было разглядеть усатое-бородатое лицо мужика лет в шестьдесят, с подбитым синяком правым глазом, – Нам тут наркоманы нахер не нужны, вали со двора. Вали!

Может, хотел поговорить, нашелся собеседник, такое раз в сто лет происходит, с наводнением. А смехом я все сломал.

Я и сам уходил, напоследок оглянувшись и, намеренно с пьяной манерой, сказав, громко: «кс-кс-кс…», услышал непонятный, но значивший одновременно всё рёв мужика и благополучно ушел – вновь, в ветер, солнце и гранит.

Едва минул столпившиеся за этим двором два дома, друг друга, видимо, когда-то боднувшие и так навсегда оставшиеся скрепленными, воедино собранными дракой, так что не понятно, где чьи верхние этажи а где чьи нижние, так они были переплетены – и вновь рядом ударил снаряд, едва успел отскочить.