Мария Дёмина - Непростые истории 3. В стране чудес

Овраг. Узкой линией обрыв перечеркнул гладь простора. Раз. Два. Три. Отталкиваюсь, лечу. И казалась недалёкой та сторона, но приблизиться к ней я был не в силах. Даже руки-крылья не помогли. Я понял – не долететь. Осознание острым куском льда вонзилось под сердце. Я падал в пропасть, а края её сомкнулись надо мной.

Проснувшись в темноте, я долго не понимал, где нахожусь. Всё незнакомо: звук, запах, темнота и тени. А я явственно ощущал чужое присутствие, но, странное дело, страха практически не испытывал. После сна сердце билось птицей в груди, дыханье сбилось, как от долгого бега, однако тревога исчезала, словно песок, просачивающийся между пальцев.

С первыми лучами солнца проснулся Дольф. Потягиваясь, он улыбнулся, а я увидел на его обнажённом теле грубые рубцы. Проследив за взглядом, он нахмурился и произнёс:

– Люди жестоки, они боятся того, чего не в силах понять. Оттого и дурят.

– Тебе больно?

– Уже нет, – отмахнулся он, – забудь об этом. Не обращай внимания.

Дольф первым делом осмотрел мою ногу.

– Болит? А здесь? – он слегка надавливал на распухшую пясть.

Я не успевал кивать – морщился, и это был лучший ответ на его вопрос.

Дольф, собирая сумку, бросил «по делам» – и ушёл, оставив меня в одиночестве. Сидя всё на том же ворохе соломы, я скучал, вспоминал, тосковал. Под вечер забылся в полудрёме, но сон сгинул, когда вернулся Дольф. Мрачный он вытряхивал из сумы пучки трав и недовольно бурчал под нос.

– Мальчишки, – ответил он на немой вопрос. – Постоянно достают. Задирают, камнями кидают. Не переживай, – тут же спохватился. – Скажи, как нога?

– Легче, – добродушно улыбнулся я.

– Так-так-так, – он в мгновение ока оказался рядом. – Ещё раз, верни на лицо это выражение.

– Что? – я растерялся. Он сидел слишком близко. Сердце забилось в разы быстрей. Я хотел отодвинуться, но за спиной стенка – непреодолимая преграда.

– Улыбнись, – попросил он мягко, обхватывая ладонями моё лицо, – тебе идет улыбка.

Но… отвёл взгляд и попытался отвернуться, чтобы спрятать смущение. Страх медленно вернулся.

– Пусти, – я не прошептал, а выдохнул, – пожалуйста…

– Что? – удивлённо. Но тут же, осознав, убрал руки. – Прости, я не хотел тебя пугать.

Он расстроился. Поднялся и отошёл. Вечер заканчивался в тишине. Дольф ходил растерянным и, словно в трансе, готовил мазь и перевязывал рану. А я? Что я чувствовал, глядя в опечаленное лицо Дольфа? Даже тени улыбки, что раньше украшала его веснушчатое лицо, до темноты не проскользнуло.

– Дольф, – едва слышно окликнул его ночью, когда погас свет и воцарилась тишина: – Ты не спишь?

– Нет.

Он, повернувшись, посмотрел на меня.

– Ты… – я с трудом подбирал слова. – Ты злишься?

– Нет. Я сам виноват, прости. Этого не повторится. Я ведь вижу, что ты до сих пор боишься. Когда я наношу мазь, тебя всегда передёргивает.

– Прости.

– Не извиняйся. От природы не уйдёшь. Кентавры испокон веков считали людей врагами. Это у тебя в крови, – Дольф вздохнул – горестно. – Но все же ты милее, когда улыбаешься.

– С-спасибо, – промямлил я.

Эту ночь я провёл спокойнее, чем прошлую. Сны пришли на этот раз яркие и грустные: о братьях, отце и матери, о детстве в табуне. А потом возник Дольф. Счастливый, улыбающийся, он звал. Держал за руку, водил по полю трав. И, казалось, что пряный аромат заполнил всё кругом. Я смеялся, скакал вокруг него, радость переполняла сердце. Так хорошо и тепло.

Проснулся я далеко за полдень. Дольф уже ушёл. Солнце, пробиваясь сквозь мутное окошечко, приятно согрело бок. Я нежился в лучах, медленно скользящих по телу, расслабился и вздрогнул, когда распахнулась дверь, и Дольф буквально влетел в дом.

– Ну, ты и соня, – усмехнулся он. – Но это очень хорошо: значит, выздоравливаешь.

Он был счастлив: подпрыгивал от возбуждения, напевал и насвистывал незнакомые мотивы. От одного только взгляда на сияющего от удовольствия и радости Дольфа на сердце у меня становилось тепло.

– Болит? – спросил он вечером, когда менял повязки и наносил мазь.

– Нет. – Отсутствие боли меня удивило.

Нога действительно долго не беспокоила. Почти неделю. Но потом случилась буря. Полдня бушевала гроза. Я выл от сильной тянущей боли. Вернулась лихорадка. Как ни старался, Дольф не мог облегчить мои мучения. Мази, питье, компрессы – ничего не помогало. Под вечер, вымотавшись окончательно, я забылся в тревожной дрёме, лёжа головой на коленях Дольфа. Сквозь сон чувствовал, как он прикладывал прохладный компресс ко лбу, гладил по волосам. Совсем как мать в детстве. Уютно? Наверно. Страх ушёл, затаился где-то глубоко… А здесь и сейчас… Я погрузился в сон, словно в парное молоко. Согретый теплом печи, толстым одеялом и… им. Его запах – аромат трав и солнца – окутал и успокоил.