Тёти пришли нарядные, принесли к столу свои кулинарные шедевры и наливочку. Выпили, закусили, поздравили друг друга. Поздравляли интересно, не то, что в школе. Они были женщины, пережившие войну, а бабушка и раскулачивание. Поздравляли друг друга с тем, что выжили, сберегли и вырастили детей, вспоминали, плакали, смеялись, всего понемногу. Потом бабушка взяла гитару, заиграла, стали плясать. Запели частушки: «Ах, проклятая война, что наделала она! Позабрала мужиков, не досталось женихов!.. Кому Федя, кому Вася, кому Коля Голышов… кому чо, кому ни чо, кому хрен через плечо!». Валя и Надя выражения в частушках пропускали, заменяли, а Фаину, как известную матерщинницу, бабушка предупредила: «Смотри мне! Ребенок тут!». Файка терпела, как могла: «Оба-оба – зеленая ограда!», «Обана, да обана, вся деревня в елочку». Но где там! То и дело под бабушкино шиканье и общий хохот вырывалось: «Ох, елка стой и березка стой, первый раз вижу я мужика с мандой!». Запыхались, уселись за стол и завели свое, женское: «Что стоишь качаясь, тонкая рябина…». Смахнули слезинки вдовые подружки.
«Отчего такие песни невесёлые в праздник?» – раздалось от порога. Это дед пришел, с первыми весенними цветами, с подарком. Застолье изменилось. Сразу почувствовалось – мужчина рядом. Женщины преобразились, расцвели, защебетали. А он успевал за всеми ухаживать. Потом взял балалайку, кивнул жене: «Давай нашу!». И гитара подхватила перебором знакомую мелодию: «Степь да степь кругом…».
Дедушка проводил женщин. Две жили неподалеку, а Фаину посадил в автобус. Так закончился официальный праздник «8-е марта» для неорганизованных домохозяек.
2015 г.
Неправдоподобно большие снежинки планировали, искрились, переливались в оранжево – желтом свете фонарей, как блестки на шубе ватного Деда Мороза. Если смотреть на свет сквозь опушенные инеем ресницы, получалась радуга огней из игрушки «калейдоскоп». Мороз щипал щеки, студил ноги, гнал в тепло, а красота задерживала, и маме приходилось дергать мою руку в варежке. Если б не мама, я, конечно, плелась бы, любуясь кристальными чудесами, пока не занемеют от холода пальцы на руках и ногах, а дома расплачивалась за погляд жуткой ломотой в оттаивающих конечностях. Вечная история – красота требует жертв. Взять елочные игрушки. Какими красивыми они были в моем детстве! Но хрупкими! Задел еловую веточку – сказочный заснеженный домик «дзинь» об пол и на ме-е-еленькие кусочки, и слезы. Мама знает, как вдохнуть новую жизнь в порушенную красоту. Нужно завернуть осколки в плотную бумагу, растереть пустой молочной бутылкой и «оп-ля!» – блестки как из сугробов на улице, даже лучше. Теперь нужно вырезать из картона корону, оклеить ватой, сверху тоже намазать клеем и посыпать драгоценной стеклянной «пудрой». Сказочно! Как у принцессы, как у Снегурочки. Когда взрослых нет дома, можно надеть мамины туфли на каблуках, корону, бусы с елки и танцевать, петь перед зеркалом. Каблуки мешают и губнушки не хватает, но мама не красится, а туфли можно и скинуть.
Солнечный зайчик из забытого на кровати зеркальца, утренний свет, дробленый на лучи тюлевой занавеской, мерцание голубой звезды, жившей много лет напротив моего окна, завораживали. Часто проверяю, когда улавливаю красоту – засматриваюсь или нет? Да – облегченно вздыхаю, со мной все хорошо. Вечером в зазвездившемся небе первым делом отыскиваю синеглазую подружку, безо всяких оснований, считая её Венерой.
Мерцающий морозный узор на стекле, грубое подражание которому рисуют кругом под Новый год, нужно успеть рассмотреть, пока окна не «заплакали». Потом бабушка выдаст две мягонькие тряпочки, утереть плаксам слезы. Солнце взойдет и окончательно высушит множество оконных глазиков, они заблестят радостно – облегченно, как у деток после прощенных обид.
Свет преломляется в голубых папиных глазах. Уцепившись за его сильную руку, как мартышка за лиану, болтаю в воздухе ногами, разглядывая отражение лучиков. Можно забраться папке на плечи чтобы с верхотуры смотреть сквозь ресницы прямо на заходящее солнце, и глаза зальёт алой краской. Так бывает, если сильно надавить пальцами на опущенные веки и резко отпустить, но это не солнце, а кровь – другое. Багровой стрелой летит в нас закатный свет, когда дядька, крепко удерживая меня перед собой, пускает лошадь в галоп, я ловлю ртом ветер, глазами – мельканье вокруг. Под ложечкой холодок, но не ору, то ли от страха, то ли из упрямства.
Читать дальше