Игорь Смирнов - Мания преследования

Осторожно, чтоб не сбиться с темпа, я покосился влево и как бы впервые увидел свою спутницу. Какая у неё ладная фигурка… Какое милое лицо. И она совсем спокойна. Она не боится ничего.

Это потому что я оберегаю её, подумал я. Эти двое – не в счёт.

Грудь мою распирало от гордости и счастья. Я даже перестал думать про свою куртку. Или шляпу? Вот это, честно говоря, я уже забыл.

Этот рассказ обязан своим появлением на свет одной нечаянной встрече – она произошла где-то на стыке января-февраля 1989 года в городском психоневрологическом диспансере. Это такое двухэтажное довольно невзрачное серое каменное зданьице – в начале века, должно быть, чей-нибудь особнячок. Тут кругом всё такие же дома, двухэтажные, начала века. Так называемая историческая часть города. Есть, конечно, разные – оштукатуренные, деревянные, кирпичные, обшитые вагонкой, – да разве в этом дело. У всех у них одна судьба. Это же архитектурная резервация.

А ещё это резервация моей памяти.

Ещё в дошкольные времена бабушка брала меня с собой к племяннице, проживавшей где-то в этих краях. Погружала мою руку в свою – у неё была толстокожая мясистая, мощная ладонь, а у меня – мелкая ручонка, – и вела. И так часто это происходило… А скорее всего, только кажется, что часто… Иногда кажется, – не стану утверждать, что всегда, нет, лишь иногда, – иногда кажется, что всё моё детство было сплошным походом к бабушкиной племяннице.

Ранние воспоминания наиболее живучи. Это значит, сгинут все позднейшие наслоения памяти, а эти домики останутся со мной. Может быть, один какой-нибудь собирательно-усреднённый домик, один за всех, а я буду его вспоминать. Может быть.

Только в тот день, о котором я буду говорить, я пришёл сюда за другим.

Я – офицер запаса.

Тогда мне надо было пройти медкомиссию. Трижды или четырежды уже бывал я на этих медкомиссиях и всё в главном, городском военкомате, а нынешняя принимала почему-то на совсем другом краю города, тоже правда, в военкомате, но районном, и только психиатр работал совершенно отдельно от неё. В диспансере, и так получалось, что по соседству с главным комиссариатом.

Сначала-то надо было подойти в горвоенкомат, в кабинет, получить направление.

Это оказалось на втором, верхнем этаже. И не кабинет, а кабинетик – метра два на два и еще разделён пополам коричневой деревянной стойкой, как перегородкой. Двое таких же офицеров – вроде меня – подошли чуть раньше. Местный начальник, капитан, такой заматеревший на службе сангвиник, небрежно облокотившись на стойку позади себя, о чём-то с ними толковал, а потом, через какую-то секунду, вручил всем нам троим по зелёной бумаге, достал их откуда-то из-за стойки, вполоборота перегнувшись через неё. Это были медицинские карты для прохождения комиссии, пока ещё голенькие. А вот адрес диспансера он не сказал, а так – сделал движение рукой, мол, тут, поблизости. Поблизости так поблизости. Я значения не придал. А по правде, я думал, что ребята всё знают, и как-то сразу целиком и полностью положился на них.

Вышли из военкомата, двинули по проспекту. Не очень-то разбежишься: была оттепель, потом замёрзло, гололёд, волдыри ледяные под ногами. Прохожих мало. То ли сумерки ещё не рассеялись, то ли начинался сам по себе такой серенький день. Товарищи мои оказались и впрямь поопытнее меня. То и дело в разговоре у них мелькало словечко «сборы», «сборы». Но про диспансер они говорили как-то робковато. Ковыляли, приглядывались к каждому дому: вдруг это и есть диспансер? (а это всё исторические, двухэтажные, компактные были дома) нет, – брели дальше. Странная какая-то механика, только я не очень в неё вникал, семенил, стараясь не отстать, как на экскурсии какой-нибудь турист. Чувство было такое: самое страшное уже позади, уж больно всё это несерьёзно, а значит, так же и кончится.

Совсем не то я ощущал вчера, когда почту из ящика принёс и нашёл повестку.

Тогда, в 1989 году, я много чего выписывал. В тот вечер как раз пришёл толстый журнал, естественно, московский, всем лучшим у нас распоряжается Москва. Первый номер – как я к нему вожделел! Петька, сын-шестилетка, наверно, меньшего ждал от новогоднего пайка.

Начал я листать тот журнал – ожидал чего-нибудь из наследия, из рассекреченных шедевров. Фигушки. Редактор тиснул свой новый роман – начало, да на полкнижки, так-то вот. Ну, я быстро себя успокоил: мол, всё равно лучшее – это «Война и мир». И долго ещё никто её не переплюнет, можно не переживать.