Екатерина Полухина - Месть – это холодное блюдо. Психологическая драма

Что ты, что ты, доченька, не твоих это ручек дело, – с испугом говорила Настя. Сама я сделаю это, небось, не переломлюсь. Зачем тебе уродовать нежные свои ручки. Ты рождена для другого, чем эта работа. Но, дочка не слушала её, желая помочь своей матусе. Она бралась за любую работу и делала всё с удовольствием, с желанием, даже можно сказать, с аппетитом. И, всё у неё получалось красиво и правильно, будто ей было не четырнадцать лет, а прямо, скажем за двадцать.

В школу она не ходила, бежала. Училась легко и просто. Где другие пыхтели, она щёлкала задания, словно орешки. Ей легко давался английский и, учителя прочили ей большое будущее. Бабка, бабка, говорит в ней, – шептала Настя. Антоша рассказывал, что мать его, Катерина Ипполитовна, была горазда в науках и языках. Так, она видно в неё удалась. Чтобы ни стоило, буду учить голубку мою, авось большим человеком станет.

А, вёсны сменялись, годы прибавлялись. Эля всё расцветала, всё хорошела, всё удивляла односельчан своими способностями. Запросто могла перевязать любую рану, животному ли, или же человеку, получившим травму, в той, или иной ситуации. Посмотрит Абрамовна и диву даётся. Откуда же ты Элечка знаешь всё и, вот ведь, всё правильно то, да ловко так сделано. Прямо, как будто профессионал сработал. И, крови ты, видать, не боишься. А, что её бояться? – ответит девчонка. Главное, помочь нужно. А, как делать, так литературу читаю специальную, в мед собираюсь, поступать. Хирургом хочу стать, не меньше.

Хорошее дело задумала ты, девочка. Умница. Отличный доктор из тебя выйдет, не сомневаюсь, – провожала Элю добрым взглядом, старая фельдшерица. И, вправду, благородных кровей девка – то. Говорят, постоялец последний у её матери был, чуть ли не профессор. А, может и прямо профессор. Вот кровь – то и диктует своё. И, точно, девка не проста, лишь бы не сошла в сторону с колеи.

А, с Элиного личика шестнадцатая вода смыла последний налёт детства, и засверкало оно, заискрилось. Расцвело это личико в полную силу, словно чайная роза. Ох и играла же парнями, эта девка! Лепила из них, как из глины, что хотела. Да, только превращала всё в комья. Не затронул её ни один. Нет, не затронул. Сердце её спало, словно младенец в колыбели сытый; накормленный материнской грудью, тугой от молока. Сухой, перепелёнатый в чистую пелёнку. Спал и, не знал он, что жизнь, это страшная штука. Это океан с бурями и штормами.

Сколько парней сохло по этой зеленоглазой колдунье, знала только калитка их дома, да рябина, что росла у забора. Сколько рук держалось за эту калитку, ожидая, не выйдет ли, не выглянет в окошко, эта рыжеволосая русалка, с телом богини, с голосом голубки, что воркует около голубя, обещая, не земное блаженство от общения с ней. Но, так и не дождавшись и, не получив благосклонности, одни уезжали в город, другие уходили за невестами в другую деревню, стараясь забыть эту ведьму. Что и рядом с невестой, грезилась им в мыслях, не отпускала сердце. Сидела страшной занозой, в кровоточащей ране, не давая ей затянуться.

Ах, Эля, Элечка! Что же делала ты с парнями, сама не зная, что такое любовь? Что это за сети, из которых так невыносимо трудно выбраться, попав однажды. Что такое, эти ожидания, эти муки ада, когда боишься, что другая, лучше тебя, завлекла его. Единственного, желанного, самого – самого. Пока же Элечка заставляла, страдать других.

Сама же она, часто думала, что любовь, не затронет её видно, никогда, вообще. Да, может, её и вовсе нет, этой проклятой любви, о которой все говорят, страдают, томятся, ревнуют и порой готовы, совершать ради неё, вплоть до абсурда. Да, люди готовы убить, ради этой любви. Может, это только красивые сказки, которые и ей рассказывают, и слышит она от многих. Может, это просто байки на ночь для несмышлёных детей? Но, она – то уже не ребёнок, одиннадцатый класс заканчивает. Восемнадцатый год ей идёт, а любви этой нет, как нет. Враки это всё, видно, для дурочек. Она к таким не относится. Уж, лучше буду зубрить английский, от него пользы больше. А, любовь, это настоящая галиматья, не заслуживающая даже внимания её, Эли.

Мать не могла нарадоваться на свою дочку, раскрасавицу. Уж, и правда была Эля, раскрасавица. Вода всё смывает и смывает, а она становится всё краше и краше. Вон фигура – то, прямо богинь таких делали богатые, для украшения театров, да всяких музеев. Когда дочка, не стесняясь, матери, переодевалась, у той, аж дух захватывало, от её нагой красоты. Ой, не попала бы какому дураку, ой, не попала бы, – шептала мать. Господи, да уж чей через край всё, уж слишком много этой красоты. Ну, где же найти – то такого ценителя, чтобы смог правильно оценить – то эту красоту, да и сделать достойную оправу, этому драгоценному камню, каким уродилась её дочка. Это же надо было родиться ей во времена, когда действительно были ценители такой красоты, да могли такую жемчужину по праву содержать. А, у нас теперь, вон, они все ценители – то, бутылку в руки, да по кустам. Охо – хо, грехи наши тяжкие. Господи, уж ты сам упорядочи, на тебя надеюсь, а я баба тёмная, деревня, одним словом, что я могу. Был бы Антоша рядом, глядишь, что и присоветовал бы. А, так, куда – то, оно выйдет, кто знает. Только на Господа надёжа, пусть сам управит своей праведной десницей.