Дмитрий Королёв - Вторая книга

– Когда меня пригласили на заседание клуба, – размеренно проговорил он, – я примерно представлял себе круг идей, которые неизбежно возникнут в свежих головах. И я оказался прав. Но – за одним небольшим исключением: не ожидал очерчивания столь масштабной перспективы отсутствия выбора. Прямо и не знаю: у вас получается что-то вроде «вот стою на камне, дай-ка брошусь в море» 5 5 Стихотворение Козьмы Пруткова «Перед морем житейским». .

Он оглядел присутствующих, будто прошёлся вдоль них, и добавил: —

Вот стою на камне,

Дай-ка брошусь в море.

Что пошлёт судьба мне —

Радость или горе?

Может, озадачит,

Может, не обидит.

Ведь кузнечик скачет,

А куда – не видит.

Чайки… волны… На краю континента, где океан в нетерпении дует на разогретый берег, прежде чем его проглотить, ветер играет чайками и волнами. Только скалы да суровые матросы, надвинув бескозырки на брови, сдерживают натиск неистового врага. Но здесь, на затоке Днепра, тихо. Нет ни птиц в небе, ни ряби на воде, ни волнения под лучами жёлтого солнца. Жара.

От горячего песка разогревается воздух и выгибается подобием линзы над уже порядком забронзовевшей спиной гражданина отдыхающего. Но тому всё нипочём, он задумчиво ковыряет во рту зубочисткой и смотрит вдаль. Со стороны могло бы показаться, что он разглядывает купальщиц, но это не до конца верно: взгляд его вот уже полчаса затуманен, а в голове витают воспоминания детства. Рядом с ними, возможно – в другом полушарии мозга, сама собой тюкает пишущая машинка неизвестной конструкции, из неё выползает нескончаемая полоса бумаги: «Шаббат начинается в пятницу. В. Ленинградцев. Одноэтажный городок, в котором я вырос, был наполовину еврейский, хотя я, конечно, об этом узнал, когда уже повзрослел. С нежностью в сердце вспоминаю мою учительницу русского языка Дору Абрамовну и супруга её дядю Борю. Жили они скромно, из роскоши имея только автомобиль для передвижения и квартиру для жизни; но разве можно назвать это роскошью?.. Дядя Боря промышлял ремонтом обуви – чинил подмётки, прилаживал каблуки, и вдоль окон квартиры, в которой кроме стеллажей с книгами, довоенного пианино и скромной мебели ничего не было, блестели на солнце своей лакированной поверхностью сапоги и туфли заказчиков. А среди постоянных клиентов были и соседи, и жители весьма отдалённых окраин. – Вы думаете, – говорил дядя Боря, – я вам ремонтирую обувь? Нет, я даю вашим ногам новую жизнь! Разве не стоит она нескольких советских рублей?»

Бросить всё и поведать миру о дяде Боре! О том, как он возил в поле колхозникам воду, по копейке кружку, в долг, вкусную и холодную, не то, что в общей бочке. Как в конце месяца народ почёсывал затолок и отсчитывал рубли… Бросить всё! Но нет – оно, это всё, цепляется за нас, как репейник за одежду.

Раздаётся телефонный звонок, приходится лезть в аккуратно сложенные брюки, и мы становимся невольными свидетелями таких слов: – Питер на проводе!.. Уже в Турции? Быстро. Хорошо, сообщу. Не забудь документы. Для отчётности. Как погода?.. Как люди?.. Ну, не пропадай, мы все за тебя переживаем. До связи. – Так дела отвлекают людей посреди самых интересных занятий. Но разве можно поддаваться их давлению в субботу?..

Где-то глубоко в душе Ленинградцев – копия Аполлона, высокий и стройный искуситель дамских сердец, надменно взирающий на окружающих сверху вниз. Но снаружи он невысок, сутуловат и довольно тощ, и если бы не тяжесть политкорректности, мы легко могли бы назвать его крепышом Бухенвальда. Такое несоответствие содержания и формы, увы, всегда обидно. Зато именно оно заставляет человека буквально выворачиваться наизнанку, чтобы осчастливить людей своей внутренней красотой. В ход идут все доступные средства. Некоторые утверждаются посредством занятий каким-нибудь смертоносным видом единоборств, хоть боевым гопаком; иные примыкают к музыкальным движениям радикального толка, шокируя внешним видом обывателей; кто-то очертя голову бросается в искусство, причём не ради наслаждения красотой, как все нормальные люди, а с целью эту самую красоту продуцировать. Все творцы такие, приглядитесь к любому портрету какого-нибудь деятеля искусств: притягательная внешность – плод титанических усилий; стоит только автора лишить его произведений, будто их и не было, как перед нами предстанет существо жалкое, толком ни на что не способное. Глаза его потухнут.

Сколько же надо приложить сил, чтобы из ничего, из вороха слов и жестов создать своё настоящее, наделённое смыслом лицо! Это сложнее, чем рисовать боевую маску ирокеза или возводить карточный домик. Но и результат куда надёжней: с годами следящие за собой девушки всё больше времени, всё с меньшим толком вынуждены уделять искусственной поддержке внешности, а содержательные мужчины с возрастом в обаянии только прибавляют. И привлекают внимание, если только этого хотят.