Рина Квин - Добровольное страдание

Казалось бы, кто я такой и что сделал? Никогда не боялся быть собой, вскрывать свою подлинную натуру прилюдно, обнажать ее изъяны, поступать соответственно личным соображениям и взглядам. И потому несовершенным или даже ущербным среди представителей собственной семьи был только я, и в том выражалась моя острая антипубличность.

Тем не менее я стал широко известен, мой успех нагрянул, будто пушечный выстрел, оглушительно сокрушая и ослепляя. Я добился того, что ко мне прислушиваются, обрел статус человека, который имеет постоянную площадку для вещания с охватом в сотни тысяч зрителей и читателей. Кажется, я имел все, что принято считать успехом. Но подлинный успех лежит гораздо глубже. Успех – это способность человека жить согласно собственным ценностям и понятиям о том, что является истинно верным и полезным сугубо для него самого. Иными словами, успех – штука субъективная. Деньги и популярность как мерило успеха доказывают лишь общую согласованность людей в том, что обозначает данный термин как таковой. Задумываясь о его наполнении, я пришел к выводу, что как нельзя равнять всех под одного, так и любое абстрактное определение не следует ограничивать мнением большинства. Большинство ошибается. А я никогда не сумею подстроиться под настроение толпы – лужи, собравшейся в водосточной канаве. Успех – это не то, сколько ты приобрел, а то, каким образом ты сумел распорядиться приобретенным.

«Я все желаю делать не так, как делал когда-либо, кроме того, чтобы также писать и также наслаждаться жизнью. Я даже не хочу любить по-старому, путешествовать с прежними целями и говорить привычными для каждого словами. Творить новизну. Пусть мир узрит то, чего не видел ранее. «Если изображение не шокирует, оно ничто» – вновь и вновь возвращаюсь к этой великой цитате. И всякий раз открываю в ней неведанные прежде смыслы. Главный из них – призыв наблюдателя к эмоции. Когда-нибудь я окончательно осмелюсь поступать исключительно так, как чувствую сам. Вне зависимости от того, как оно станет восприниматься окружающими. Эпатированная публика – самоцель одной из сторон моей многоликой природы», – однажды писал я в одном из первых своих публицистических эссе, датированных тринадцатью годами ранее, и спустя годы осознал, что все встречаемое нами в жизни ведет нас к тому, чего мы поистине хотим. Но я не думал, что самое «желаемое» станет для меня обузой и отрежет путь к первоосновному – простому человеческому счастью. Будучи успешным, я не был полноценным. Я мог бы полюбить своих мать и отца, мог бы смириться с тем, что не вписываюсь в систему ценностей окружающего меня светского общества, мог бы сделаться послушным и покладистым, робким и молчаливым. Я мог бы. Да что-то пошло не так.

Помню себя жизнерадостным, опрометчиво открытым и активным ребенком. Я много смеялся. Наверно, ничто так не описывает характер человека, как то, что он любит смеяться. Смешливость – вообще одна из самых замечательных черт человека. Вот только некто придумал фразу: «Смех без причины – признак дурачины», и установка на почве последнего неслабо покоробила мое восприятие действительности. Я начал относиться к жизни серьезно. А это, знаешь ли, существенная проблема.

И все, чего бы я хотел, – научиться смеяться заново. Это то же, что научиться жить заново, дышать заново, ходить заново. Искренность – это новизна. Когда ты не знаешь, как реагировать, ты отвечаешь искренностью. И я искренне не понимаю, как освободиться от того, что нависло надо мной. Значит ли это, что я не понимаю, как реагировать? Искренне смеяться? Увы, жизнь редко дает поводы для смеха. Мое детское жизнелюбие оказалось надломлено и не столько утратой настоящих родителей, сколько приобретением искусственных.

Я вышел постоять у причала, не преследуя никакой цели. Морозный ветер, мчащийся ко мне навстречу со стороны горизонта, бил по открытым участкам моей кожи, обволакивал шею и будто стягивал ее колючей проволокой. А впереди, на другом берегу, поросшем камышом и кустарником, я наблюдал лицо охватившего меня вокруг леса. Оно строгое, с прямыми ветками-бровями и кустами-усищами, прямо как у того господина с густой растительностью на лице, что околачивался у моего дома несколько дней тому назад. Я заметил его в одном из окон. Подумал, что местный, что рыбак и что наверняка любопытен. Спустя полчаса таких похождений он скрылся у меня из виду. И теперь сами деревья напоминают мне пышные усы этого незнакомца и четкие линии его бровей. Должно быть, он очень долго живет здесь.