Михаил Чижов - В знакомых улицах

Видимо, шаткость положения и наличие «запасного аэродрома» заставили сына священника, инженера Мягкова, продать жильё с «сомнительным» будущим крестьянину Александру Сомову.

Дом в полста годов с виду производил хорошее впечатление, но был неудачно спроектирован. Огромная русская печь почти в центре дома, хотя и грамотно сложенная, не давала нужного количества тепла для прогрева дальних углов. В них скапливался конденсат, а вечная сырость для дерева – смерть. Дом быстро ветшал. Кто его так неудачно построил – неизвестно. Мы лишь знали, что заказчик его – священник Никольской церкви на Гребешке, которая когда-то стояла на крутом обрыве, нависающем над Благовещенским монастырём, первым строением будущего Нижнего Новгорода.

От Никольской церкви к середине 30-х годов остались лишь огромные глыбы спёкшегося от взрыва красного кирпича. Всё, что можно было использовать, унести на руках, увезти на тележках, уже растащили жители близлежащих домов. Практичный инженер, сын настоятеля храма, тоже не остался в стороне – двор священнической усадьбы он выложил поставленным на ребро кирпичом.

И в самом деле, все постройки вокруг нашего дома органично составляли усадьбу. Узкий двор вёл к дощатому длинному сараю с парой дверей, над которыми блестели небольшие застеклённые оконца, дань требованиям пожарной инспекции. Позднее, к сараю, слева, пристроили бревенчатый коровий хлев, а над ним и сараем устроили сеновал. Каждое лето его набивали душистым сеном, накошенным на склонах оврагов и съездов, окружавших Гребешковскую (Ярильскую) гору. Ярило – языческий бог древних славян, символ плодородия земли и повелитель диких животных.

Все тайные и явные мечты деда Василия воплотились в купленной усадьбе. Частный дом, хозяйственные постройки, сад и огород – и всё это чуть ли не в центре большого города. Тут тебе и посильный для детей физический труд, приводящий к полезным рукоделиям, и хорошее городское образование, и чувство братского локтя, и близость к природе: к растениям и животным, что рядом, совсем рядом. Протянув руку, их можно потрогать, погладить, их нужно покормить и напоить. Вокруг разлито дело, требующее приложения рук без призывов и пустых слов.

И я до сих пор преклоняю голову перед своими родными, подарившими мне такую замечательную возможность для развития души и тела.

И вот многочисленные домочадцы – дедушка с бабушкой, отец с мамой, два брата и две сестры – с любопытством заглядывают за откинутый угол тёплого конверта, сооружённого из ватного одеяла, чтобы увидеть меня новорождённого. Первый вопрос, что мучает всех – на кого он похож? – кажется смешным. Ну на кого может быть похож этот маленький комочек мяса?

На протяжении столетий родители и все родственники самым серьёзным образом решают: на кого же похож только что рождённый человечек от трёх (а то и двух) до четырёх килограммов весом? И при этом спорят, порой до изнеможения, пытаясь найти в любимом чаде только свои неповторимые черты. Родных словно поражает вирус тупой забывчивости, ведь «израстаясь», ребёнок кардинально меняет свои черты. В обсуждении между тем заложена великая мудрость и любовь. Люди лишний раз хотят удостовериться, что всё в мире идёт по плану, по-божески, что вновь появившееся на свет существо подобно образу Божьему, а род людской сохраняется и продолжается.

Итак, на исходе первого полностью невоенного года я бессмысленно жмурил глаза, не замечая ни побелевших холодных углов теперь уже родного дома, ни нетерпеливых лиц родных, ни их улыбок, ни чего-либо другого. Но мой мозг уже напитывался звуками родных голосов, развивались центры слуха, а за ними центры аналитики. Ласковые слова родных так много значат для формирования мозга ребёнка, а значит, личности…

Через двадцать лет, второкурсником политехнического института, я узнал об этом на лекциях по диалектическому материализму. Читал их профессор с запоминающимся красивым лицом и причёской «а-ля Алексей Толстой», с падающими на широкий лоб чёрными прядями. Раздвигая их, он театрально встряхивал головой, а мы, зелень второкурсная, с восторгом наблюдали за его выверенными движениями, подпадая под их очарование. Читал он лекции без бумажки, по памяти, что было в ту пору диковинкой. Он говорил, что ребёнок поглощает информацию, ещё находясь во чреве матери. Девчонки-однокурсницы смущённо и стыдливо отводили от профессора глаза, парни бедово ухмылялись…