Вероника Рябинина - Лунный Бог – moon bog

Глаза растерянно блуждали по комнате. Собака, где моя собака? Что-то она последнее время меня никуда не уводит. Ветер выл в окно, как стая голодных волков. Чуть слышно дрожали занавески. По обоям скользила ветвистая рука – тень от дерева. Оля наткнулась на знакомую фотографию на комоде. На мир глядела девчушка с открытой, добродушной улыбкой и озорными искорками в глазах, распахнутых настежь.

Наивная девочка, где же ты теперь, ухмыльнулась Оля.

В комнату незаметно «просочилась» мама. Сняла чистое бельё со стула, переложила на комод и присела на кровать к дочери.

– Оль, ты чего такая хмурая-то сегодня? Что-то случилось?

– Не лезь, мама! Я не хочу разговаривать.

– Оль, ты что? Ты с Андреем была? Он что? Тебя изнасиловал? – встревожилась мама. Она всё ещё боялась, что Оля раньше срока потеряет свою «честь девичью». Как будто, кроме этого, терять уже было нечего.

– Случайно, нет. Всё хорошо, мама. Просто одна собака не даёт мне покоя. Она приходит ко мне во сне.

– А почему она тебя беспокоит? Что она хочет?

– Не знаю! Мне кажется, она зовёт меня к себе.

– Зачем?

– Не знаю. Она хочет предложить вещество существования, чтобы я трезво смотрела на мир. Почему, мама, ты учила меня доверять людям, как сделать так, чтобы им теперь перестать доверять, – спросила Оля, отчаянно вперив свои стеклянные глаза в мамины.

– Не знаю, – задумчиво ответила пожилая женщина, украдкой пряча свой взгляд. – Может твоя собака знает? Спроси. Интересно, для чего она к тебе приходит? Было бы интересно посмотреть на мир глазами твоей собаки. Может тебе попробовать записать свои сны? А? Всё, что ты видишь там.

– Зачем? Эта история без конца.

– Всё равно. Может кто-нибудь поймёт, может кто-нибудь допишет. Может не к тебе одной приходит эта собака.

– Хорошо. Я подумаю.

Оле почему-то вспомнилась недавнишняя сцена, которую она наблюдала на тусовке из одного подвала. Люди протискивались в очереди за поросячьими косточками, лезли по головам друг на друга, матерясь так, что уши в трубочку сворачивались. Оля ухмыльнулась. Странно. Зачем маме моя бездомная собака, если мама стоит в той очереди за косточками? Или она в этой очереди на другое надеется?

Дождь монотонно поскрёбывал по стеклу, нежеланным гостем прокрадываясь в душу. Осень, как сломанный патефон, заклинило на одном унылом мотиве.

Мать Оли, Софья Николаевна, стояла у окна, смотрела на увядающую красоту и погружалась в отчаяние, как в бездну.

С тех пор как развалился Советский Союз, она на многие вопросы не находила ответов. Правильно ли они жили? Тому ли они учили своих детей? Как позволили они другим так нелепо одурачить себя с толкованием своей истории, истории родного края?! Как позволили убедить себя во всех этих бреднях про классовых врагов, про своих соседей-шпионов, как согласились проглотить пилюлю лжи про то, что они по праву заслужили это место под солнцем – эту отобранную у других землю? И почему её дочь всё делает наперекор? Что она хочет этим доказать? Разве мать виновата в том, что идея коммунизма, весь этот советский бред, оказался сплошным «лохотроном» для бедных. Лохов «подкупили» на красивые обещания. «Миру мир», – кричали лохов разводящие. И лохи клюнули. В итоге, где теперь этот их мир? В чьём доме?

Софья Николаевна не меньше дочери была встревожена за будущее. Буквально ещё вчера она по-другому представляла свою жизнь. Она знала, в какое русло жизнь течёт и во что выливается. Теперь же казалось расплывчатым то видение мира, то ощущение себя в конкретной временной реке. Рамки ускользали. Ощущение места и времени утекало от неё, как песок сквозь пальцы. Иногда Софья Николаевна всё же останавливалась и пыталась понять, что с ними стало. Она сознавала, что одна эпоха сменяет другую, что их эпоха, они сами, как мамонты, – «прошлый век», но вот что-то «новый век» всё никак не наступал, а вместе с ним не приходили новые люди. Веры в них не было.

Всё теперь не так, как прежде. Она не уверена была ни в своём завтрашнем дне, ни в будущем своей Родины. Что осталось от того могучего Советского Союза?

Время научило её быть мудрой: терпеть стиснув зубы, терпеть и не рыпаться – терпеть мужа, который с того момента, как завод закрылся, «не просыхал», терпеть директора, который загрузил её работой выше крыши – в школе не хватало специалистов, терпеть дочкины заскоки, списывая всё на подростковую брыкастость. Софья Николаевна любила своё дело – преподавание математики был её конёк, но вот копеечная зарплата, которую уже полгода не платили, вводили её, мягко говоря, в ступор. Что же дальше? Духовная амнезия?