Ольга Шипилова - Глушь

Месяц пролетал головокружительно быстро. Глеб, как только получил новость о предстоящей поездке, с точностью военнослужащего собрал сумку, больше походившую на вещмешок, рационально посчитав, сколько средств, предметов гигиены и гардероба может потребоваться в пути и пребывании на фестивале двум молодым ребятам, не обремененным условностями возраста и привязанностями быта. Полина, наоборот, мучила себя и свою сумку ежедневными поисками оптимального количества красивых и правильных вещей. Она несколько раз в день погружала в нее концертные костюмы и тут же извлекала наружу, потом долго сидела на полу, о чем-то думала и снова бралась за сумку. Для Глеба попытки сборов своей невесты были и смешными и раздражающими одновременно.

– Нет, – пожимал плечами Глеб, – я просто в толк взять не могу, в чем заключаются твои проблемы?!

– Ну как же ты не понимаешь, – хмурилась маленькая, похожая на школьницу, Полина, – это же не просто фестиваль, это моя жизнь! Мое творчество!

Когда Поля говорила о своей жизни в творчестве, Глебу делалось горько во рту. Знала бы она, как тяжело ему даются все эти литературные потуги! Нет, оплачивать всевозможные проекты будущей жены он готов. Но ее здоровье… Слабенькая, даже скорее хилая… Точно выпотрошенный из мертвой кошки, еще несформировавшийся, но уже живой котенок, она при разговорах своих о фестивалях, конкурсах, литературных мероприятиях вызывала тошнотворную жалость. Какая-то бешеная сила наделила Полину этим одержимым и оттого таким скверным желанием писать. Оно и восторгало и отталкивало одновременно. Особенно ночами, когда завтра нужно добыть самые горячие новости для эфира, а болезненная страсть Поли не давала погаснуть лампочке в абажуре до самого утра. И тогда Глеб долго лежал в постели, уткнувшись носом в еще теплую, пахнущую миндальным молочком подушку Полины, смотрел на нее, пишущую, забывшуюся, что рядом есть мир, и она его часть. Он разглядывал ее пересохшие, потрескавшиеся губы, длинные ресницы, заострившийся профиль и гадал, как смог полюбить такое странное диковинное существо. Точно неразвившийся бутон. А ведь в свое время любил женщин покрепче, с формами. Эту-то и женщиной назвать нельзя! Тоненькие палочки вместо рук и ног; острые лопатки, готовые разорвать кожу и вырваться наружу чем-то похожим на неправильные искалеченные крылья ударившейся о стекло птицы; еле заметная грудь; выпирающие ключицы, как корни несогласных с горожанами деревьев, взрывающие своим протестом только что положенный асфальт. И глаза… Одни глаза… Синие, огромные, такие большие, что не видно лица. И волосы… Вьющиеся, пышные, цвета плохо обжаренного кофе, и такие же ароматные. Нет, не женщина, удивительно-трогательная девочка, схожая с домовенком из известного советского мультфильма.

– В зале будут люди, – наполненный обидой и потому такой любимый голос вернул Глеба в крошечную съемную, их первую, квартирку. – Разные люди… Имею ли я право показать себя в дурном свете? Стихи же пишу, в моей душе тепло и радостно от них. И я мечтаю донести свое тепло, подарить его людям, чтобы они тоже почувствовали, какой прекрасный мир – поэзия, согрелись в ее лучах.

– Ну и неси свой свет на здоровье, – не выдержав, расхохотался Глеб, – причем здесь твоя дорожная сумка?

– Глебушка, какой же ты у меня еще глупенький! – глаза Поли наполнились неестественной синевой, словно она постигла все тайны мироздания. – В наше время содержание будет интересным только при условии красивой обложки. Одежда, образ позволит заинтересовать слушателя. Сначала с любопытством он начнет рассматривать меня, а когда его внимание прирастет к образу, он сможет уловить мелодию поэзии души.

– А-а-а, – протяжно выдохнул Глеб, – а я-то, дурак, и не понял сразу. Одним словом, работник радио. Вот если бы на телевиденье трудился, наверное, попонятливее был, там картинка первостепенна!

– То-то же и оно! – вслед за Глебом расхохоталась Полина и шлепнула жениха по плечу сборником своих стихов, изданным на его же деньги.

Когда до отъезда оставалось всего четыре дня, как назло, вечером, на пороге будущих супругов появился незваный гость. Хотя, возможно, незваным он был только для Полины, а для Глеба – старым приятелем и одноклассником, с которым он просидел за одной партой аж целых одиннадцать лет. И что душу вопросами томить – без сомнений именно Глеб рассказал своему ветреному дружку и о фестивале своей невесты и о предстоящий поездке. Едва приятель Глеба, Костик (которого уже лет десять можно было бы величать Константином Николаевичем, но в силу легкого характера, пожизненного безделья и бесконечной болтовни имя-отчество ни с какой стороны к нему не приклеивалось) ступил на порог, Полина сразу поняла – поездка грозит быть испорченной.