Мария Шнейдер-Кулаева - Осколки Розенгейма. Интервью, воспоминания, письма

Наши родители были всегда заняты работой по дому или в сельпо. Мы с Федей снова ходили в школу. Я во второй, а он повторно в первый класс. Я училась хорошо, без видимых затруднений. Дома по-прежнему разговаривали по-немецки, на улице и в школе – по-русски. Учительницу нашу звали Анна Михайловна Смирнова. Ко мне она относилась ласково и всегда ставила в пример ученикам, которые плохо учились. Однажды она сказала одному однокласснику: «Ты, русский обормот, посмотри на эту девочку, она немка, а понимает хорошо русскую грамматику, а ты получаешь двойки»! Так этот мальчик в течение всего урока показывал мне кулак, а во время перемены надавал мне пинков. Я конечно же терпела, так как была бесправным существом и это был удел моего детства.

Однажды мы вперемешку с русскими детьми играли на улице в лапту. Один из пацанов, во много раз крупнее меня, приказал принести ему из дома две пачки папирос, а за неисполнение пригрозил дать по шее. Отец мой курил, и я знала, где они лежат. Я никогда ничего не трогала без разрешения, но боясь побоев, взяла две пачки отцовских папирос «Прибой» и спрятала их в сарае под сеном. Родители конечно обнаружили пропажу и первым делом опросили Федю. Так как он не имел к этому никакого отношения, позвали меня с улицы домой и поставили перед фактом.

Отец избил мое заднее место тогда до такой степени, что я две недели не могла сидеть. После этого я боялась его месяц. Завидев, пряталась или убегала. Ему конечно было больно видеть такое мое поведение и неожиданно встретив меня однажды во дворе, прижал к себе и, погладив по голове, сказал, чтобы я его больше не боялась, он не будет меня больше бить. Было непонятно, то ли он прощал меня, то ли сам просил прощения. Затем он спросил, зачем я так сделала. Я ответила, что меня заставил это сделать мальчишка. Таким образом побоев тогда избежать мне не удалось, если не от мальчишки, то от собственного отца. Но, как говорят, любое учение – урок. Все равно я говорю отцу спасибо, что он раз и навсегда отучил меня делать такие неблаговидные поступки. Это был единственный раз, когда отец поднял на меня руку.

В соседях от нас жила добрая Соломея Никитична Пухова, муж которой не вернулся с войны. У нее было трое детей – Таисия, у которой был сын Саша, наш с Федей ровесник, с которым мы часто играли; сын Василий, который пришел с войны раненый и вскоре умер; дочь Надежда, которая была старше нас, но еще училась в школе.

С другой стороны по нашему порядку жил дедушка Степан, высокий и худощавый, со своей старушкой. Он имел самодельную лодку и по утрам ставил сеть на озере, а вечером собирал рыбный улов. Иногда он и нам давал рыбу. Мать ее жарила, а взамен давала ему свежее самодельное масло. Местные жители тоже иногда покупали у нас красиво оформленное свежее масло. Еще наша мать делала на сковороде плавленный сыр, который наша семья охотно ела.

Я стала водить дружбу с Катей Моор, а также постепенно и с русскими девочками – Леной Достоваловой, Марусей Волосниковой, Валей Шмаковой, Алей Зоновой. Летом мы все вместе ходили на Омку купаться или на озеро Балман. Места вокруг нашего Балмана были удивительно красивы. За огородами рос кустарник, так называемый «Согра». Между Согрой и Омкой была красивая поляна. На ней мы собирали клубнику и костянку, а в Согре – смородину, шиповник и калину.

На озере мы лазали в камышовые заросли, которые назывались «Лабза». Там росли и мочки, снизу белые и очень вкусные, сверху зеленые листья, которые мы выбрасывали. Также мы собирали на лугу пучки, медунки, дикий лук и щавель, из которого дома варили вкусный суп. Аптечных витаминов и шоколада в ту пору мы не видели, но мы всегда были в форме, питаясь такими дарами природы.

Отношения с русскими детьми стали у нас потихоньку налаживаться, но появилась новая причина, повлиявшая на них. Когда они приходили к нам и заставали нас молящимися, то это было для них непривычно, и они стали нас передразнивать. В школе учителя тоже говорили, что Бога нет, а религия – опиум. В конце концов мне надоели все эти издевки, и я категорически отказалась молиться. Физическому наказанию со стороны отца я не подверглась, но он поставил меня на колени и запретил ужинать, пока я не помолюсь, но этому я не последовала.

Отец все же сжалился и разрешил мне лечь спать. Утром он сказал, чтобы я не притрагивалась к еде, пока не помолюсь. В то утро я ушла в школу голодная. Днем отца не было дома и мать предложила мне поесть, ей было меня жаль, но я принципиально отказалось. Вернувшийся вечером отец о чем-то пошептался с матерью и на этом все отошли ко сну. Утром все повторилось и продолжилось до следующего дня.