Вера Дмитроченко - Мать-и-мачеха

Второй раз и последний я видела отца, когда он вскоре после моего поступления пришел к маме для каких-то переговоров. После непродолжительного совместного чаепития меня отправили погулять, а когда я вернулась, отец уже ушел. В тот день он снял со стены шкуру огромного белого медведя, которую они с мамой привезли с острова Диксон, и мама поняла, что отец уже никогда не вернется. От покрашенной масляной краской стены, которую раньше закрывала эта шикарная шкура, всегда стало веять холодом.

4

Через несколько лет отец умер. От рака. Совсем молодым. Ему было всего тридцать четыре года. Теперь-то я понимаю, что за свою короткую жизнь отец успел сделать очень многое. Главное, он сумел найти слова, чтобы убедить мою маму уехать с Диксона. С ним уехать.

Этому все удивлялись, мол, зачем отцу это надо было?

Собираясь на Диксон чинить барахливший электрогенератор, он, конечно, не исключал возможности какой-нибудь ни к чему не обязывающей интрижки. Их в его командировочных разъездах были десятки. И как только отец вылез из самолета, наметанным взглядом он сразу выделил из немногочисленной группы встречающих мою маму, единственную из женщин не в застиранной телогрейке и солдатской ушанке, а в подогнанной по фигуре шубке и в шляпке, надетой поверх оренбургского платка. Выбрав даму, к которой отец был не прочь подкатиться, он, не теряя времени, приступил к штурму и вскоре сам удивился тому, с какой увлеченностью это делает. Разбирая генератор, отец одновременно придумывал, что он вечером скажет маме и как она может на это отреагировать… и если она возразит, то на это у него тоже найдется что ответить!

В общем, слово за слово, отец очень быстро договорился до того, что нечего маме делать на этом унылом Диксоне, где, кроме северного сияния и белых медведей, ничего нет. Таким женщинам нужно жить в больших городах, ходить в театры, на концерты…

Поначалу, говоря подобные слова, отец ничего не имел в виду, просто вырвалось и вполне могло сойти за комплимент. Мама действительно, по его представлениям, выглядела «столичной штучкой». А она от рассказов о Москве, о театрах и кинотеатрах потеряла сон.

Я не знаю, при каких обстоятельствах отец и мама признались друг другу в том, что они оба из семей «лишенцев». В те годы люди тщательно это скрывали. Теперь спросить об этом уже не у кого. Поэтому расскажу то, о чем знаю от мамы.

Итак, у ее деда был небольшой, но прибыльный заводик по выделке кож, то есть в небольшом городе Сызрани он был заметной фигурой. Маминому деду повезло умереть за год до октябрьского переворота, поэтому конфискация с контрибуцией его прах уже не смогли потревожить. Заводик наследники хоть и успели продать, но все вырученные миллионы в революционной свистопляске мгновенно обесценились. Когда объявили нэп, мамин отец сумел пристроиться нэпманом. И довольно успешным. Эти несколько лет счастья мама запомнила навсегда. Закончился нэп неожиданно. После нескольких дней массовых арестов нэпманов и облав наконец всенародно объявили об окончании этой затеи. Маминому отцу повезло что-то почуять до начала арестов, и он, бросив все, на первом же товарняке уехал в Среднюю Азию, твердо зная, что в любом бизнесе ценность представляют вовсе не деньги, а само налаженное дело. Он верил, что после того, как революционные эксперименты наконец закончатся, его организаторский талант снова потребуется. Как говорится, блажен, кто верует. Но мамин отец не только верил, но и постоянно демонстрировал свои способности. Узбекистан в те годы считался опасным местом. Банды басмачей там постоянно оказывались где-то рядом и советской власти развернуться не давали. В результате этого противостояния в республике поддерживался статус-кво, что вполне устроило маминого отца. Он нашел жилье, временный заработок и сумел послать весточку семье, чтобы они заколотили дом и налегке приезжали. «С собой ничего не берите. Только Христа ради можно добраться до Андижана», – написал он. И они поехали. Мама мне потом рассказывала, как какие-то бандиты их пожалели, подсадили в свою теплушку и всю дорогу кормили.

Так начались мамины скитания по окраинам страны. Но Андижан ей сразу понравился. Отец их с дороги накормил пловом и виноградом. Соседи были приветливыми. Только школа оказалась никудышной. Упор в ней делался на изучение русского языка. Для остальных предметов класс разбили на бригады, и на каждом уроке бригада решала, кто будет отвечать. Довольно грамотная мама всегда отвечала по русскому языку, два русских мальчика отвечали на уроках математики и физики, а полученные ими оценки ставили всей бригаде. Результат был предсказуем. Мама за два года учебы научилась запятые ставить не абы как, а по правилам, русские мальчики продвинулись в знании математики и физики, а весь класс получил свидетельства об окончании семилетки с приличными оценками. О дальнейшем мамином образовании речь не шла. Моя бабушка, Зинаида Сергеевна, с трудом дождалась маминого свидетельства. Семилетка в начале тридцатых годов давала возможность выбора довольно широкого круга профессий, и Зинаида Сергеевна быстро устроила мою маму чертежницей, хотя то, что мама была из семьи «лишенцев», осложняло эту задачу. К счастью, узбеки умели подобные «обстоятельства» обходить. А грозные снаружи представители советской власти не решались им возражать.