Ekaterina Lasto4kina - Счастье на расстоянии протянутой руки

С тех пор, я нахожусь в поиске этого ощущения невесомости. Чувство ответственности, за свою жизнь, было мне не знакомо.

Второй раз я сбежала из детского лагеря, в 14 лет, когда все внутри меня бунтовало против ненавистных правил, которые необходимо было соблюдать. Я сбежала в уютную деревню, где жила моя тётя. Только там я чувствовала себя свободной, преданной только самой себе.

Мое первое воспоминание детства родилось именно здесь. В этой деревне я жила до поступления в школу, а после – проводила все каникулы и выходные дни. Здесь я познала первую дружбу и первое предательство. Самое первое чувство, которое отложилось в моей памяти, из детства, – чувство одиночества.

Мама оставляла нам с братом у старенькой бабушки. Бабушке было не до нас. У нее было много работы в огороде. Целыми днями, я, трехлетний ребенок, была предоставлена сама себе. Я бродила вокруг нашего старого дома и сочиняла песни о маме. Я скучала по ней. Ребенок еще не понимает любви, но уже чувствует тоску от её недостатка. Я ощущала бесконечную потерянность. С того самого времени, я желала избавиться от этой дыры в сердце.

Одиночество – жесткое чувство. Оно сцепило свои жадные щупальца вокруг моего тонкого тела. Оно не хотело отпускать меня на свободу и позволить быть счастливой рядом с кем-то.

Когда мне было лет 8, то я стыдилась идти гулять с семьей, потому что знала, что будет скандал. Меня оставляли одну в коридоре и я, молча, предавалась своему одиночеству. Уже тогда я стала ненавидеть это чувство, которое отравляет людям жизнь.

В школе у меня не было друзей, с которыми я могла бы провести выходные. Я училась в школе-пансионате, где мы проводили целые недели, не выходя за пределы территории. В выходные дни, я гуляла одна, по центральным улицам города, погружаясь в свои юные мечты.

В свои 26 лет, я все также сидела в темном коридоре родительского дома. За стеной слышался шум соседей, а в помещение врывался едкий дым сигарет отца. Я сидела в кресле, с книгой Германа Гессе «Игра в бисер», блокнотом для записей, ручкой и пачкой сигарет. Я просидела так почти все вечера того лета и осени, пока не начались морозы. Там, в этом сыром месте, я была близка к тому, чтобы смириться.

Я перестала бежать, бояться и слилась с этим местом одним сплошным оглушительным воем.

Одиночество – колючее, холодное, неуютное пространство, мучительная пытка для человека, который создан для любви.

Третий раз я сбежала с подготовительных курсов, перед поступлением в колледж. Я тогда случайно застала отца с матерью. Они занимались сексом. Я начала ненавидеть мать за это. Я не понимала, как можно к нему прикасаться? Я призирала отца и полностью отрицала его причастность ко мне. Для меня это был посторонний человек, который был ужасной помехой в нашей жизни. И, всякий раз, когда я это осознавала, меня посещало чувство безысходности. В такие моменты я проливала много слез, но, даже, когда они высыхали, чувство злобы еще долго сдавливало мою подростковую грудь.

Раньше я испытывала жалость к матери. Казалось, что она совершила непоправимую ошибку и теперь должна нести на себе моего отца-алкоголика.

После увиденного, я стала ненавидеть и её. Я начала отрицать свою причастность не только к нему, но и к ней. Я отделила себя от родителей. На этот раз, не пролив ни единой слезы.

На следующий же день, не сказав никому ни слова, я собрала вещи и уехала, бросив поступление в колледж. Я сбежала в деревню к тёте и попросила перевести меня в 11-ый класс местной школы. Здесь мне тоже было нелегко, но, я верила, что смогу, на время, укрыться от действительности.

В то лето, я познала многое, в первый раз: первые ночные поцелуи, первые порции крепкого алкоголя, первое наслаждение от прикосновения к груди, первые слезы после предательства и первые нотки тоски от несбывшихся желаний.

Так прошел год.

Очередное бегство произошло вовремя последнего звонка, в 11-ом классе, когда мои одноклассницы пели песню о маме. Моей мамы на этом празднике не было. Я тогда спряталась в старом бабушкином доме, который пустовал, и долго рыдала от жалости к самой себе.

Через пару лет я стала сбегать от парней.

Из одних в другие объятия, пытаясь найти в них спасение от самой себя.

Потом я сбегала с работ, которые ненавидела. И снова бросалась в чужие объятия. Неужели я думала, что они спасут меня?

Они становились для меня бесконечными шалашами, в которых я укрывалась на ночь, от гроз и бурь.