Андрей Васильев - Сталь

– Всего делов!

Старик потянулся, по-детски поджав ноги, зевнул, лег.

– Спи! Подниму рано.

Спустились сумерки, лес сплотился до чернильной тьмы, у Николая заныло в груди. Ему сделалось страшно идти в бездонный, незнакомый лес с незнакомым этим стариком, искать что-то или кого-то, кого не представлял себе, не понимая, хочет ли найти, не зная – хочет ли знать, то, что хотел знать еще совсем недавно. Ну, сгинул народ, пропал, переродился – что ему за дело, зачем ему это, зачем, за каким чертом, раз сгинул – не вернешь, не повернешь, не воротишь, мертвых не поднимешь, а то может и сам…

Опять она, мысль эта, будь она проклята, опять, опять! Он потер руки, помотал головой, прогоняя мысль о возможной смерти – мысль не ушла, отпрянув, мысль остановилась, как голодная собака, взглянула. Он видел ее прежде. Он вспомнил, как, будучи лет шести от роду, лежа с желтухой в инфекционной больнице, набрел он на эту мысль, которая показалась ему странной, неподтвержденной, даже смешной, но чем больше он думал, тем вернее приходил к выводу, что не избежать, не уйти, не спастись. Он помнил обстоятельства, и даже детей, которые всякую ночь заводили в палате страшные разговоры о кровопийцах, о загубленных младенцах, о покойниках, которые ему, ребенку, представлялись каким-то странным народом, который никогда прежде не был жив, а был всегда мертв, как мертв теперь народ по имени Сталь.

Николай вздохнул, вытянулся на жестком топчане. «Никуда не хочу, – думал он, – не хочу, не хочу, и идти не хочу, не хочу! – он хотел сей же миг бежать отсюда со всех ног, да испугался черного леса. – Я пришел, чтоб узнать, чтобы дед рассказал, что знает, чтобы успокоиться, угомониться, ну сгинул, ну и бог с ним, с народом этим, черт с ним! А теперь, чего я добиваюсь теперь?!. – Николай помотал головой, сморщился, словно от боли, – запутался, заплелся! Мне нужно было знать, дед уперся, не сказал, меня заело, захотелось победить, мне важно было настоять, чтобы было по-моему – вот и все, вот и все, я победил, настоял, что теперь? В лес, на двое суток в лес, неведомо зачем, а там в гостиннице на его место араб возьмет другого, непременно возьмет, может быть, уже взял, оно, может, и черт с ним, с местом этим, надоело, и араб надоел, осточертел, проклятый, пропади он пропадом, и однако ж новое, другое место найти будет трудненько, не вдруг найдется оно, не вдруг! Побегаешь за ним, за местом-то, побе-егаешь, – мысленно кричал он себе, – покрутишься, повертишься, денег-то, денег-то сколько отдашь старику, с чем останешься-то, с чем вернешься, и вернешься ли?!.»

Николай сел, обхватил голову руками: «Не поздно, еще не поздно, – неслось в голове, – и завтра по утру не будет поздно, однако ж деньги, деньги у старика взять придется, а ежели отнять у него деньги – сгинет он в зиму, помрет, с голоду помрет, окалеет, да черт с ними, с деньгами, оставлю, как есть, оставлю, не пойду, никуда не пойду, не хочу, домой хочу, к Соне, хочу, хочу!..»

Он улыбнулся при одном упоминании о ней, ему стало покойно.

– Со-ня… – он округлил губы, без звука выдохнул.

– Ты чо не спишь?! – гаркнул старик.

– Я сплю, – машинально отвечал Николай.

– Спи!

Николай лег.

– Холера.

Страх. Вот что это.

Странное время ночь – странное время для того, чтобы говорить и думать правду, но вот думается. Страх это, не желание быть с Соней, а страх, безотчетный, глупый страх перед неясным, неизвестным, перед работой, которая должна быть совершена, у которой, кроме обыкновенного любопытства, нет никаких оправданий, отчетливых целей. И лень, и страшно – вот и все, сутки, больше идти по лесу лень, а по незнакомому лесу страшно, и со стариком страшно. Он вдруг поймал себя на мысли, что ничего не знает про старика, знает только имя, а его ли оно, имя-то, не его ли – поди ты знай. Он помнил, как светился старик, припрятывая полученные вперед деньги, половину обещанных денег, другая половина которых лежала у Николая в кармане, и старик видел, куда он их положил, видел, провожал глазами. А что, если в лесу-то заведет он его, стукнет, а то и пристрелит в глухом этом лесу, как собаку, пристрелит, приберет денежки – и шабаш?..

Глупо, как глупо.

Он вновь припомнил свое детство, больницу и тот ужас, который испытал тогда, наткнувшись на мысль о неизбежной смерти. Он бежал от нее в своих мыслях, бежал все быстрее и быстрее, бежал стремительно, увертываясь, подбирая предлоги, причины, по которым ему одному останется жизнь, останется непеременно, жизнь, которой не может лишиться, потому что не хочет, потому что не хочет и все, и довольно ему его собственного желания не расставаться с жизнью, довольно, достаточно, раз не хочет, так и не отдаст: «Нет, нет, не отдам, не отдам!!!» – мысленно кричал он, забившись под больничное одеяло, ворочаясь с боку на бок. И однако, равнодушный страх смерти настигал его снова и снова, обступая со всех сторон, сжимая его маленькое сердце.