Иван Комлев - Рядовой Иван Ященко

Пауза. Видимо, необходимая для того, чтобы русские солдаты усвоили сказанное. Немец отступил назад, на прежнее место, и теперь уже видно было, что на руке писаря выше локтя чёрная нарукавная повязка с двумя изломанными, как молнии, белыми линиями, а на фуражке что-то похожее на череп с двумя костями под ним. «Эсэсовец», – слышит Иван шёпот за спиной. Это ему пока ничего не объясняет. Писарь-эсэсовец скомандовал:

– Кто вступает в великую Германскую армию, выйти из строя!

Похоже, он прекрасно знал, что нужно делать и как командовать бывшими его сослуживцами.

Полк вздрогнул, расслабился, принял положение «вольно» без команды, но из строя никто не вышел.

«Это я должен буду воевать против своих? А как же мама и сёстры? Шо скаже батько?» – подумал Иван, и, очевидно, такие же мысли были у всех.

– Смелее! – гремел вчерашний писарь, а теперь эсэсовец. – За вашими спинами нет комиссаров!

И захохотал.

«Правда: куда все подевались? И где наши пограничники? Почему немцы здесь?» Такие вопросы крутились в голове не только у Ивана. Полк располагался в десяти километрах от границы, жили в палатках, утром выдвигались к границе, и большую часть суток красноармейцы проводили на строительстве оборонительных сооружений: огневых точек, окопов и траншей, блиндажей и наблюдательных пунктов. На огневую и на строевую подготовку последние две недели времени почти не отводилось.

– Кто откажется служить великой Германии, – пояснял писарь-эсэсовец, – тот будет пленным. И я вам обещаю, что это будет не курорт!

Полуторатысячный строй безмолвствовал.

– Ну что стоишь? – Эсэсовец ткнул прутом красноармейца во второй шеренге. – Выйти из строя!

Солдат, воровато озираясь на сослуживцев, протиснулся между стоявшими впереди его, те не поторопились пропустить изменника.

– Ты и ты. – Бывший писарь знал, кого следует вызывать в первую очередь, и прутом, как указкой, безошибочно выдернул двоих солдат из соседнего взвода.

Фашист был психологом. Уже не дожидаясь указаний, несколько солдат покинули строй. Но улов был слишком мал, из всего полка не набралось и взвода тех, кто пожелал надеть форму вермахта. Их построили, дали команду, и они пошли, руководимые уже немецким армейским офицером, вдоль строя полка, снимая с красноармейцев поясные ремни, срывая с пилоток звёздочки. Откуда-то появился грузовик, советский ЗИС-5, на котором на стройку привозили ещё вчера цемент и брёвна. В кабине на месте водителя сидел один из добровольцев, рядом – немец с автоматом, и два бывших красноармейца стали забрасывать в кузов машины винтовки, забирая их из пирамид.

И снова в дело вступил бывший писарь. Он, очевидно, не зря сидел в штабе полка, знал по документам многих красноармейцев. Проходя вдоль строя, командовал, указывая прутом на солдата:

– Выходи! Выходи!

Вскоре перед строем оказались комсорги рот и евреи.

– Юден? – кивнул офицер в плаще на стоявшего за спиной Ивана чернявого солдата, его эсэсовец пропустил при своём обходе.

– Выйди, – приказал писарь, – сними штаны.

Иван посторонился: шаг вперёд и в сторону. Дзагоев вышел, бледнея лицом, сказал хрипло:

– Н-нэт, я кавказэц. Мусульман.

Спустил шаровары с кальсонами до колен.

– Обрезанный, – сказал немецкий офицер, почти на чистом русском языке, что-то подобное улыбке появилось на его лице. И, обращаясь к Шибздику, уточнил: – Мусульман?

Эсэсовец кивнул и не отказал себе в удовольствии, хлестнул Дзагоева прутом, норовя попасть в промежность. Махнул рукой, разрешая солдату вернуться в строй. У немцев был свой расчёт на мусульман: надеялись создать из них боевые подразделения, которые пойдут против Красной армии. Это спасло жизнь Дзагоеву. Он поспешно надёрнул галифе и быстро вернулся на своё место. Подбородок его, выбритый до синевы, стал, кажется, ещё темнее, а на скулах появился румянец. «Будь у него нож, – мелькнула у Ивана мысль, – кинулся бы и запорол Шибздика».

Комсомольцев и евреев, их набралось человек тридцать, вывели за палатки, и оттуда раздались автоматные очереди.

– Васю тоже чуть не кокнули, – пробубнил возле уха Ивана Дубов.

Имя Дзагоева было Виссарион. Но Виссарионом Дзагоева товарищи избегали называть: слишком строго. Да и сам он при знакомстве так отрекомендовался: «Мая има – Вася».

– Так немедленно будет со всеми, кто не захочет работать на Германию, – уточнил между тем бывший писарь. – Немецкий порядок – это закон. Кормить вас будут только за хорошую работу. Смир-рно! – вдруг рявкнул он. – Равнение на-а-лево!