Н. Ларин - Олень двугорбый. Сборник всего на свете

– Ба, что же это такое?! – воскликнула Марьи Ивановна, не успев даже сунуть никакой зубоврачебной пакости Сашке в открытый рот, – ты свои ногти-то на руках, охламон ты эдакий, видел? Чернее негра в Африке! Суёшь такие грязные руки в рот, от этого зубы и болят. Куда это только тётя Нина (это Сашкина мама) смотрит?!

– Ты хоть знаешь, что грязища эта может попасть в кровь и тогда – всё, смертельный случай. Немедля иди в 101 кабинет к Араму Карапетовичу – я дам тебе направление – пока не сходишь, не смей даже появляться на моих глазах.

Сашка обречённо выполз из кабинета тёти Маши и поплёлся на первый этаж. Теперь придётся, похоже, весь день провести у этих назойливых докторов. И чего это они вечно лезут не в свои дела?! Ну, грязные ногти, подумаешь, им-то чего? Всё равно же, вечером будет гонять мячик во дворе и снова измарается.

Арам Карапетович, толстый дядька с тёмным, почти чёрным лицом («Ещё чернее, чем мои ногти, а ещё собрался меня лечить», – подумал Сашка), мельком посмотрел на руки своего пациента и сказал:

– Очень грязный ноготь, очень. Грязь может немедленно угодить в кровь и привести к последующему летальному исходу. Неужели ты не знаешь таких простых вещей, мальчик?

Сашка помотал головой. Во-первых, он не понял, как исход куда-то может улететь, а, во-вторых, ему совсем не нравился этот Арам-как-его-там, и он поскорее хотел от него смотаться. Очень уж он был похож лицом на его дядьку, от которого никогда подарков на день рождения и другие праздники не дождёшься.

Врач ещё раз посмотрел на Сашкины руки и сказал:

– Боюсь, мальчик, что уже слишком поздно для полумер и придётся действовать решительно. Удалить совсем надо ногти. Ложись пока на кушетку, а я сделаю тебе инъекцию местного обезболивающего.

Сашка послушался и лёг. Хотя он и делал вид, что ничего не боится, но уколы слегка его пугали, и один раз, когда у него брали кровь, он даже упал в обморок. Через пару минут операция по удалению ногтей была закончена, и Сашка мог быть свободен.

Врач замотал ему кровоточащие пальцы и отпустил с миром. Кстати, заодно и на пальцах ног тоже удалил ногти.

Прихрамывая, Сашка вновь подошёл к кабинету Марьи Ивановны. Стучаться было больно, поэтому он просто просунул без спросу свою рыжую веснушчатую голову, надеясь, что она не станет его сильно ругать за такую наглость.

Марья Ивановна, действительно, не стала. Или была занята какими-то важными непонятными врачебными делами.

Доктор Арбузова строго посмотрела одним глазом на Сашку, жмущегося в уголке кабинета, и сказала:

– Лохмы-то что у тебя какие? Вам в школе разве не говорили, что в районе эпидемия вшей?! Куда только наше образование смотрит? Ладно, несись к заведующему нашей АХЧ Ананьеву Павлу Борисовичу, – он у нас стричь хорошо умеет. Машинка постригательная у него есть, вернее. В парикмахерскую не успеешь уже, а ещё зуб твой лечить. Вот тётя Нина будет рада, что хоть я за тобой присмотрела, о здоровье твоём позаботилась.

Сашка не знал, что такое АХЧ, и бежать уже не мог. Хорошо хоть тётя Маша сказала ему. Найти смог.

«Вот как с котом нашим, Рулоном, когти обрезали, мебель чтобы не драл. И шерсть теперь, чтобы не мусорил ей», – думал Сашка по дороге, – «И чего она ко мне привязалась, пустяки же».

Павел Борисович оказался весёлым толстым дядькой в очках и синем костюме.

«На трудовика нашего похож», – подумал Сашка.

– Ну, проходи, охламон. Что, байстрюк, постричь тебя надо. Это мы мигом, не успеешь даже и глазом моргнуть. Да, что-то у тебя, сынок, и с глазами не порядок, забеги потом к окулисту нашему… этому… как его… её, Алексей-Алексан… тьфу ты… Неважно, в общем.

Толстый дядька принялся водить жужжащей машинкой по Сашкиной голове и напевать «Когда сады-ы-ы-ы цвет-у-у-у-у-т», или что-то вроде того. И показывать пальцами правой руки как играет, будто на трубе. Сашкин сосед дядя Толя эту песню всё время напевает и также рукой показывает.

А вот Павел Борисович оказался плохим парикмахером и случайно отрезал оба уха и кончик носа слегка.

– Как в «Ералаше», помнишь? На, дома пришьёшь, – расхохотался заведующий странными буквами и положил уши Сашке в карман. – Ну, беги, давай, щегол.

Боясь расплакаться от боли, Сашка вновь поплёлся к Марье Ивановне. Он не был плаксой, что очень правильно, а вот забывчивым совсем малость был. И забыл к окулисту («Акуле», как ему подумалось) зайти на обратном пути.

– Кто это тебя так? Не уж-то Ананьев Павел Борисович? Вот ведь алкаш, с утра, небось, уже нализался. Криворукий. Садись-ка в кресло, сейчас за травматологом нашим, Ефимом Ивановичем, сбегаю. И за Арамом Карапетовичем тоже надо, пусть посмотрит.