Иван Шульпин - Прощание с Багусями. Памяти писателя

– Да, чу, ты! И так голова трещит, – притворно поморщился Павел Кузьмич.

– Сильней, сильней вам надо! Чтоб совсем полопались!

– Старуха-то моя в городе, – бригадир подсел к столу, – и поправить некому…

– Давно бы от вас сгинуть куда глаза глядят!

– У тебя, может, есть там чего?.. – спросил Павел Кузьмич и покашлял в кулак.

– Есть, да не про вашу честь…

Татьяна юзом пустила стакан по столу и с маху плеснула в него из бутылки.

– Может, и над своим сжалишься? Не помирать же человеку…

Петр тяжело встал, подсел к столу и уронил голову на руки.

– Чего по столу-то размазался? – не унималась жена. Но стакан подала…

– Ну, вот что, – сказал Павел Кузьмич, – давай на ферму. По дороге отмякнешь.

Во дворе он проворчал мотористу:

– Меру надо знать!

Вязов виновато развел руками.

– Тьфу! – круто под ноги сплюнул бригадир.

* * *

Разбудил Константина Волкова странный звук: неподалеку глухо, как толовая шашка в омуте, ухнуло. Стряхнув с лица волглый от дыхания пучок сена, егерь наполовину выбрался из спального мешка и заглянул вниз. Там никого не было. Егерь, еще туго соображая спросонок, пошарил около себя: рядом лежало ружье… Константин припомнил вчерашнюю гулянку, затею лесника и то, что он, Константин, сторожил всю ночь дрова…

«Уж не выстрелил ли я со сна-то? – подумал Константин. – Эк ведь садануло!»

Егерь понюхал оба ствола, но не доверил обонянию и переломил двустволку, выдернул патроны. Они были заряжены.

«Не гром же среди зимы?..»

Но не успел Константин что-либо еще предположить, как избяная и сенная двери хлопнули одна за другой, дуплетом, проскрипел снег, дверь сарая с визгом растворилась – и вбежала Кстинья,

– Ты что же, мать твою так, блаженных на свет производить вздумал?! – заикаясь, прошипела она. И вдруг заорала: – Убью! Убью, изуит! – и принялась швырять поленья на подловку. – Все перекидаю, а убью! Пришибу… Убью… Убью…

Константин натянул на себя мешок и ткнулся головой в сено. «Голову проломит, камфара», – подумал он испуганно. Поленья перелетали через егеря и глухо ударялись в стропила и решетник где-то в глубине подловки.

Обессилев, Кстинья разревелась и ушла в дом.

Константин, спотыкаясь о разбросанные поленья, спустился с подловки и пошел следом за женой. Он никак не мог понять, в чем дело…

Опасливо заглядывая в избу, егерь увидел: жена сидела, уронив голову на столик швейной машинки, и ударяла в голос; на полу перед печью дымились угли, обгорелые поленья, валялся чугунок, была разлита не успевшая развариться гречка…

Заслышав мужа, Кстинья опять начала приговаривать:

– Убью… Убью… – и стала медленно подниматься.

Егерь прикрыл дверь и выскочил на улицу.

Выло еще сумеречно. Константин увидел желтый соломенный дым над избушкой Соска и направился к старику.

Хибарка Соска притулилась под двумя широченными вязами. Стояла она особняком, посреди улицы, как раз там, где в старые времена люди зажиточные ставили выхода и амбары. Одна из таких построек и досталась когда-то Соску, стала его жильем. Ранний гость нашарил скобу и приоткрыл дверь.

– Егор Петров… встал, что ль?

– А, это ты, Константин, – угадал по голосу Сосок. – Заходи, заходи. Я уж, стало быть, гадаю: кто там пораньше в дверь скребется. Да…

– Выжила, камфара, из дома чуть свет! – пожаловался егерь.

– Кстинья, что ль? В чем же ты перед ней в такую рань опрохвостился?

– А-а! – махнул рукой егерь. – И нос ведь у камфары, как локоть, торчит, а помеченный чурак не разглядела. Сунула в печь чурак, который с подвохом… A-а!.. У тебя там стопочки не найдется, Егор Петров? Внутри все трясется…

– Найдется по такому случаю. – Старик достал из-под кровати склянку и налил в стакан. – На солодском корню настояна – духом приятна. На-ка, злобу как рукой сымает.

Сосок открыл дверцу печки и стал подбрасывать в огонь щепу и солому. Дрожащий красный свет освещал старика. Был он очень мал, сухощав и лыс. К тому же шея, лицо и даже лысина его морщились множеством складок. Поэтому и дали ему в улице прозвище – Сосок. Но старик не обижался. Егерь для деликатности поставил стакан на стол и поинтересовался:

– Ты что же это впотьмах сидишь?

– Небось, мимо рта не пронесешь, – пошутил Сосок. – Керосин в лампе кончился. Утром встал, покачал лампу, а она пустая, как звон.

– Давно бы свет пора провести.

– Они ведь, проводники-то, говорят, вяз мой надо обрубать, чтобы проводам не мешал. А мне его жалко: я под ним, стало быть, жизнь прожил… Ты пей, пей. Чего мнешься?