Иван Шульпин - Прощание с Багусями. Памяти писателя

– О чем только думаешь? – ворчал Павел Кузьмич на корову. – На привязи, что ли, около тебя сидеть?..

Бранил он Румянку за то, что все сроки вышли, а она, казалось, и не думала телиться, будто не в тягость ей такое бремя, такой кошель. Павел Кузьмич пощупал жилы коровы и вздохнул: нет, не обмякли, не опустились. Вздохнул и покаялся, что взялся держать корову один. Была бы двухдворка, как прошлый год, – и тоска пополам. Свел бы ее сейчас на два дня к Дашке, и пусть Дашка пождет, покараулит. Дернуло дурака одному впрягаться!

– А все тебя пожалел! – Павел Кузьмич ткнул кулаком в тугой бок Румянки.

Конечно, пожалел. Держали-то на двоих, но он, Павел, кормил, ползал круг коровы, а Дашка только молоко тянула. От него на веревке ведут – упирается, а от Дашки только выпусти – сама бежит. Хоть и кричала Дашка вслед с обидой: «Кинулась! Всю свеклу пожрала и кинулась!» А свеклы, помнится, летом всего две-три в огороде лопушились. А кричала: «Весь погреб свела!» Ну и балаболка! Сама даже кур своих так кормит: платочком со стола потрясет – и будь здоров, вспомнил жену свою. Некстати в город унесло! К дочери, внучат караулить, пока сами Новый год справят.

Крутись тут один.

Павел Кузьмич еще раз пощупал жилы, вздохнул и вышел из хлева. Пора на наряд. Бригадир Павел Кузьмич, бригадир… Вот уже и голуби со школы в сторону фермы потянулись, на кормежку. Иней с проводов осыпается. Пора, пора…

Бригада сходилась на наряды и на собрания в избу кузнеца Дашкова. Платило ему за это правление пятнадцать рублей в месяц, и называлась изба бригадной. Была она до черноты прокурена, смешались в ней и сжились запахи многих изб.

В бригаде никого еще не было.

Павел Кузьмич сел в угол к столу и стал прикидывать на бумажке, куда сколько человек нужно: сколько за фуражом, сколько на силосный курган, сколько на переброску молодняка в утепленное помещение…

Немного погодя стал собираться народ.

– Ну, вот что, – сказал Павел Кузьмич из своего угла, сказал громко, чтобы слышали все, – вот что: попраздновали – и за дело.

– Дело – его не переделаешь! – тут же выпялился Тимка Амосов. – Хоть на праздник погулять с простору. Вкалываешь, вкалываешь!..

И поехал, и понес.

«Ну что за гонор в мужичонке! И трезвый ведь, и пить не собирается, и работать будет, – а других подначивает. Обязательно человеку покуражиться, понедовольничать. С таким лучше не встревать. Говори, говори… Врешь, подлец, угомонишься!»

– Ефремыч с Костей, запрягайте и на мельницу за дробленной. Возить прямо на ферму. Кладовщик примет… – начал Павел Кузьмич, не обращая внимания на куражливого Тимку.

Так бы и начался год новый – не совсем складно, но, в общем-то, по-деловому, мирно, если бы не заметил Павел Кузьмич в самый ход наряда парнишку у порога. Стоял парнишка и шмыгал носом.

«Вязов малый, – узнал бригадир. – Оборони и избавь…»

– Что это ты, Сань? – притворно ласково спросил Павел Кузьмич. – Не подмогнуть ли собрался?

– Мамка сказала, папка не выйдет, подменяйте…

– Как не выйдет?! Ты что плетешь, Сань?..

– Хворает папка.

– Нет, вы слыхали! Хворает папка! Я ему покажу, как хворать! Ты, Федор, – обратился он к помощнику, – расставь людей. Я к Вязову.

Павел Кузьмич спешил. За ним мелко поскрипывал Санька.

«Ну не сукин ли сын! Видали такого? Ему праздник, а скотина с голоду дохни…»

Вообще-то, Павел Кузьмич уважал Петра Вязова. Мужчина он работящий и не сказать чтобы пьющий. Но размашистый.

– Ты гулять гуляй, но дело за собой помни! – на ходу сказал бригадир. Санька испуганно приостановился.

Петр Вязов работал мотористом на ферме – качал воду. Обычно Павел Кузьмич в праздничные или свадебные дни держал кого-нибудь на подхвате, зная слабость Петра. А вчера не учел.

– С Новым годом, с новым счастьем! – пропустив в дверь парнишку, поздоровался бригадир. – Где тут болящий?

– Вагой твоего болящего не поднимешь! Ни стыда, ни совести! Все кулаки оббила! У людей и мужики-то как мужики, а тут, будто в наказанье всучили, – замолотила, видимо, не утихавшая еще Татьяна.

«Вот это похмелье Петру! – весело подумал Павел Кузьмич. – Ну и баба!»

Моторист лежал на диване под полушубком.

– Вставай, вставай! – затормошил его Павел Кузьмич. – Хватит дурака валять!

– Не могу… – только и простонал Вязов.

– Подымайся, весь год, говорю, хворать будешь. – Павел Кузьмич сдернул с него» полушубок. – Видишь, ты и в сапогах уже…

– Уже! Ночевал в них! – тут же взялась Татьяна. – Натопался, что лапы распухли! Вдвоем с Санькой не стащили…