Сергей Авилов - Adelante, Гончар, adelante

Глеб проводил семью до дверей отеля. В предвкушении своего личного, одинокого Парижа он сделался уступчивым и торопливым. По дороге он покупал Алене то пепси, то облако сахарной ваты на длинной деревянной шпажке.

– Иди, иди, – миролюбиво отпустила его жена, когда он полунамеками стал отдалять свое возвращение в номер.

– Ну… Я пошел? – он все топтался возле Лены и уже почти засыпающей дочери.

– Да иди!

Глеб помахал рукой и повернул обратно, в свое долгожданное одиночество.

Темнело. Улицы светились таинственными и привлекательными вывесками реклам. За прозрачными, до пола, окнами разнообразных кофеен виднелись немые, открывающие беззвучный рот посетители, жестикулирующие на разных, непонятных Глебу языках.

Он долго выбирал место из тех, что ему хотелось посетить. Сад Тюильри, Люксембургский сад, Клиши… Остановился на площади Вогезов.

Уже немного разбираясь в неглубоких переходах метро, доехал до площади Бастилии. По карте до площади Вогезов было рукой подать.

«У каждого свой Петербург», – объяснял ему когда-то Корнеев, путая Глеба в маленьких улочках с проходными колодцами дворов. «У каждого и Магадан свой», – подумал тогда Глеб. Парадный Петербург Глеб впоследствии узнал сам, без помощи Корнеева. Париж тоже – у каждого свой.

И у Глеба это был не литературный Париж. У Глеба он был исторический. Без Гюго, дом которого находился здесь неподалеку. Без Рембо и Бодлера, которых Глеб так и не прочел. Без Хемингуэя, который Глебу не понравился. Его Париж был Парижем королей и кардиналов…

Спустя пару часов его утомили и те и другие.

Побродив возле площади Вогезов, Глеб шагнул в первое попавшееся кафе и сел за столик, ожидая официанта.

– Speak English?

– Of course, – успокоил прыщавый парень в белом фартуке.

Через десять минут он пил красное «Мерло», а на салфетке, в которой принес бутылку прыщавый, виднелись бледно-розовые винные капли.

В хронике чувств, что накопились у Глеба за эти три дня, проведенных в Париже, не хватало восторга. Притом что Глеб знал за собой способность его испытывать.

С первого дня пребывания здесь у него было только предвкушение восторга, но, облазив вдоль и поперек какую-то часть достопримечательностей, он так и не ощутил… Счастья, что ли? Нет, Париж не был будничным – будничным был Глеб. Он, как пристрастный и придирчивый старикан-профессор, смотрел, слушал, записывал. Но как будто не чувствовал происходящего. Так различаются стихи – величие одних признаешь, величие других – чувствуешь. Чувствуешь до вставших дыбом волосков на руках и до горячих мгновенных мурашек в том месте, что у животных называется холкой.

Он допил первый бокал и налил еще. В доме через улочку засветилось уютным розовым темное доселе окно. Дверь в кафе отворилась, и на пороге, отряхивая с курточек только что заморосивший дождь, появились две женщины. Одна из них, высокая и породистая блондинка, была молода. Ей было, наверное, лет двадцать пять. Меньше чем на мгновение Глебу показалось, что он очень хорошо ее знал. Только поняв свою ошибку, почувствовал мощную волну запоздалого адреналина. Такую, что даже руки мелко и противно задрожали.

Она запрокинула голову, перекидывая на сторону блондинистую копну тяжелых волос.

Женщины прошли мимо Глеба, и блондинка с улыбкой, которую она принесла с улицы, вдруг внятно произнесла, обращаясь к нему:

– Ça va? – и рассмеялась.

Девушки принесли с собой запах дождя, ветра и знакомого чем-то парфюма.

И все сложилось: пролился дождь – и пролились волосы. Засветилось розовое окно – и капли пролитого «Мерло» были тоже розовые. И пусть незнакомая блондинка была ему хорошо, слишком хорошо знакома. И теплая и тоскливая, немного забытая волна охватила его всего, и жизнь показалась вдруг такой короткой и таинственной… Он сидел, словно придавленный этим забытым чувством – печальный и счастливый одновременно.

Ça va?

Сумерки подползали к Питеру медленно и поздно – в этом смысле юг не шел с Питером ни в какое сравнение. Когда южная темнота еще была полна криков, шепота, смеха, северная – усыпляла, обездвиживала город и окраины его становились их – молодых волков – владениями. Им так казалось – молодым волкам, таковыми волками они себя ощущали.

Закир сидел на спинке скамейки в парке, расставив ноги и наклонившись вперед, брезгливо курил, сплевывая длинную, пузырящуюся слюну между модными черными штиблетами.