Геннадий Мурзин - Агентура. Сборник шпионских повестей

– Чего ты мелешь, Сергеевна? Виданное ли дело, чтобы от покойника телеграммы получать? – поджав недовольно тонкие губы, вопросом на вопрос ответила Прасковья Николаевна Томилина и замолчала, давая понять, что продолжение этой темы неуместно.

Но остановить соседку уже было нельзя.

– Нет уж, ты все-таки скажи, от кого телеграмма? Секрет, что ли? Все равно не скроешь.

– Это верно: от тебя, болтушки, не скроешься.

– А, коли так, то и не таись. Мы тебе тоже не чужие. Можем и совет правильный присоветовать, по-соседски. С мужем-то тебе не того: он все молчком да молчком. У него всяко слово на вес золота: лишнего не дождешься.

– Да, уж… Как ты, попусту чесать языком не станет.

– А и верно, Николаевна, чего от нас-то прячешься? Аль нельзя? Не на Колыме ли Васятка твой, ай? – вступила в разговор Марфа Силовна Ступакова, жившая одна за три дома от Томилиных.

– Ну, что ты, ей-Богу, околесицу такую несешь, Силовна? Какая Колыма? Верно говорят: язык – без костей.

Отповедь не остановила Ступакову.

– Сама знаешь: в селе все мы – как на ладони… Да вот и председательша…

Томилина встревожилась.

– Что?.. Что председательша?

– Вчерась в сельмаге при всех болтала, будто ты у нее заняла двести рублей; будто чуть ли не на коленях перед ней стояла, умоляя одолжить. Зачем тебе такие деньги, скажи?

– А на другой день, – добавила Сергеевна со своей стороны, – у бригадира отпросилась и убежала в район. Я там недавно была, заходила на почту, чтобы с подружкой повидаться. Так, та сказала, что ты большие деньги отослала. Она не видела кому, но сказывает, что какому-то мужику. Странно все это, соседка. И что ты затеваешь, ума не приложу.

– А еще, – Ступакова решила все, что знает, выложить за раз, – за день, верно, перед телеграммой из района к тебе важный мужик в шляпе приезжал. Сама в окошко видела… При галстуке, с портфелем… Солидный такой. Кто таков, а, Николаевна?

– Да… приезжал один…

– Кто? Кто, скажи?!

– Так… один… из районного учреждения.

Соседки, придвинувшись ближе, приготовились слушать, но прежде засыпав вопросами.

– Из какого?

– Что ему надо было?

– А это не страшно?

Томилина, осердившись, встала, собираясь уйти.

– Что вы пристали ко мне? Мне запретили болтать насчет этого, ясно?! Прицепились, как банные листки к голой заднице… А вот с переводом… Да, кажись, я того… Не надо было этого делать… Ну, да чего уж теперь-то… Что сделано, то сделано – назад не возвернешь… Я пошла. Притомилась что-то шибко.

Томилина ушла, прикрыв за собой ворота. Соседки продолжали сидеть, переглядываясь и перемигиваясь между собой. Ступакова, когда все поднялись, собираясь разойтись, качая головой, произнесла:

– Да, девки, с Николаевной что-то неладное. Как бы большой беды не приключилось. Надо поговорить с председательшей. Она грамотная. Она всё знает. Она подскажет, как быть.

Шифротелеграмма в УМГБ Свердловской области:

«Примите дополнительные меры к задержанию парашютиста. Срок – трое суток. По истечении их – прибыть в Москву с докладом. За результат – отвечаете персонально. Генерал Троицкий».

Чернышевы – Степан Васильевич и Светлана Викторовна – в одиннадцатом часу вечера вернулись домой. Вернулись из оперного театра, где были на премьере оперы «Аида», и все еще находились под впечатлением увиденного и услышанного. В прихожей, снимая обувь и верхнюю одежду, они услышали визг своей девочки:

– Бабуля! Слышишь, мамочка с папочкой пришли!

Девочка семи с половиной лет, с растрепанными косичками и радостными светящимися зеленоватыми глазенками вылетела из детской и повисла на отце. Сказать, что Степан Васильевич обожал дочурку, – это ничего не сказать. Он ее боготворил, молился и готов был сделать для нее буквально все. Баловал, одним словом. Баловал, потому что ребенок-то, так сказать, поздний. Война была. Оба были на фронте. Как тут заведешь ребенка? Безответственно! И только в мае сорок пятого, после Победы решились сделать «заказ». Так что папочкой стал лишь в сорок с хвостиком.

Беременность у Светланы Викторовны, к тому же, проходила сложно. Понятно: возраст! Врачи откровенно не рекомендовали рожать, утверждая, что возможен во время родов летальный исход – либо для роженицы, либо для ребенка. Конечно, Степан Васильевич мечтал о ребенке, но не настаивал, готов был смириться с мыслью о прерывании беременности. Но супруга, понимая, что такое ребенок для него, – решительно заявила, что будет рожать; что она уверена – все будет нормально.