Анна Кулецкая - Ниточки тянутся вдоль

Расстояние до острова
равно смыслу апострофа
в липком je t’aime.
Земная кора раскололась надвое,
весь материк растерзанный падает,
мир выбивается из морфем.
Не ориентируясь по фарватерам,
наш пароход достигает экватора
и тонет ко всем чертям.
Станет прекраснейшим из кошмаров
момент пропажи его с радаров,
но я соберу по частям
из пламени, памяти, твоего семени
какое-то судно – машину времени
с дырочкой в правом боку.
Взмою в галактику с черными дырами,
где воздух горячий наполнен эфирами
и завернется в дугу
время, пространство, преломит материя
каждый изъян своего творения,
смоет плохое с лиц.
Помню, мой свет, все твои родинки,
и если верить вселенной Хокинга,
я люблю тебя каждой клеткой
до самых её границ.

Мы останемся в этом городе, и друг другу – во веки вечные,
оловянными якорями, вросшими в мглу кирпичную.
Слишком мягкие нравы, сударь, и слишком личные
в этом городе письма. Теплым светом трамваи встречные

ослепляют снежные хлопья, к плоскости не успевшие.
Окна хрущевок гаснут, оставляя хозяев стертыми
силуэтами, веб-адесами, мыслями. С твердыми
целями завтра начать иначе – чистыми и безгрешными.

Чудны дела твои, господи, неординарны твои создания.
Что пела душа твоя, когда была размером с ушко игольное?
Пела все про живое, про былое пела, да вольное.
И покой превратился в пламя. Ты выйдешь из этого здания,

и мы снова увидимся. На пересечении мира общего.
Или на перекрестке Невского и Марата у «Маяковской».
Ты узнаешь меня по платью. Нет, ты узнаешь просто.
Выпадет первый снег, состоящий из нежного прошлого.

давай уедем туда, где вековые сосны
сторожат своими верхушками сны.
где неисправно ТВ, и вся остальная связь
не работает до весны. на ладонях вязь
сложится в карту, этот простой маршрут.
давай уедем туда, где нас не ждут.
пройдем пешком, переплывём на пароме,
построим дом и останемся жить
в этом мифическом доме.
где тонкий абажур придумывает тени
всё новые и новые значения,
качаясь у истоков обнаженной правды.
реальностью станут подвиги Илиады,
уйдут в отставку главы всех государств.
больше не будет кредитов, мытарств
и дорогих лекарств.
давай придумаем мир на крепких плечах атлантов,
где оживают жертвы террористических актов,
эмигранты дышат ветрами свободы
и наберут высоту
все разбившиеся самолеты.
где исчезают тюрьмы и не горят избы —
в них счастливые женщины через призму
времени теряют морщины и килограммы.
и святынями станут чистые мысли,
а не пустынные храмы.
тише ночь, громче поёт верес.
дети не слушают эту ересь,
что говорят в современной школе.
подъезды не пахнут никотином и алкоголем,
опускает меч уставшая мать-родина,
потому что незачем.
в саду расцветает смородина,
и я маленькая бегу босиком к Волге,
список летней литературы лежит на полке —
в эту картину можно вернуться в любое время,
пока в печи потрескивают поленья
и снег засыпает следы к этому дому.
ты тоже знаешь, что может быть по-другому:
ты помнишь свет луны и тонкий абажур.
не забывай о нём,
пока я не скажу.
пойдешь со мной туда, где не бывал никто?
тогда я жду тебя
у выхода метро.

«какие реки тебя ласкают и омывают кисельные берега?
вот тебе тульский пряник, меч-леденец, вот хвала моя-пахлава.
только ответь, и не надо видеть во мне врага,
что заставляет молчать, когда ветер вертит в тебе пылающие стога?
то ли это такая мудрость то ли воздух горный запер внутри слова.

допустим, я знаю сотни твоих дорог, но ни в одну тебя не пущу:
подхватишь сенную лихорадку, бычий цепень, захлещет сезон дождей
(птицы бьются плашмя о землю всегда и всегда к дождю),
вижу в тебе начало одной из жен семерых вождей.
но ты снова станешь играть.
иероглифы на твоих ключицах – целые города,
сгорающие до дна.

что за игрушка такая – волчок? или какое ещё йо-йо?
всё, что я строил вокруг себя, только твоё и всегда твоё.
правда тогда воздух меж нами был менее напряжен,
нити твои туги, телесны, ты похожа на брызжущий водоём…
сейчас – напротив, – глуха и пуста, впору двигать в груди ножом».