Игорь Куберский - Полынья

Тем временем его новая хозяйственная подруга – а ему было уже за тридцать, и он исподволь искал претенденток на роль жены – второй раз забеременела от него, и вопрос перед Алексеем встал ребром: или – или. Поначалу он так ей и заявил: что, мол, жениться не собирается, но потом, вникнув в ее положение, заколебался. И правда – было от чего. Несколько раз она принималась плакать: «А что мне теперь делать?» И во время одного из таких объяснений он впервые за всю историю своих отношений с женщинами почувствовал, что ведь и вправду несет ответственность за происходящее – будто наконец стал превращаться из самца в мужчину. «Ладно, успокойся. Рожай и все такое. Я на тебе женюсь», – сказал он ей и сам удивился, насколько легко ему дались эти слова.

Он вспоминал свою первую поездку в Крым, в студенческие годы, как раз после первого курса. Он отправился один, поставил прямо на берегу среди камней палатку: еще двадцать шагов вниз – и ныряй в воду с огромного валуна. Он уходил на целый день, просто закрывая палатку на молнию, со всем содержимым внутри, уверенный, что никто ничего не тронет. Не трогали…

Удивительное время! Тогда ему еще казалось, что жизнь – это неуклонное поступательное движение к лучшему, что человек умнеет и все точнее встраивается в законы вселенной. И надо просто думать о хорошем и делать хорошие дела…

Однажды, идя по набережной в Ялте, он встретил ее, свою сокурсницу, с которой учился в одной группе и слегка, скорее словесно, флиртовал. Именно словесно, потому что ничего серьезного к ней не испытывал и обычно вспоминал о ней, лишь когда ее видел. Но его тянуло к ней – она была прекрасной слушательницей, умна, остроумна и умело опускала его с небес на землю, когда его заносило. А его заносило постоянно, ибо он видел, что нравится ей. Но с ней он мог позволить себе высшую степень откровенности, довериться ей как очень близкому человеку и, кажется, ни разу не пожалел о сказанном в минуты такого доверия. Рассказывал он ей, естественно, и про свои интимные дела и не смущался, когда она ему говорила:

– Ну, Алеша, по-моему, ты чудовище! Неужели все мужчина таковы?

– Каковы?

– Ну, озабоченные циники…

– Озабоченные? Да, все! Циники? Нет, не все. Разве я циник?

Разговоры эти были нужны Алексею, потому что в них Елена – так ее звали – задавала точку отсчета добра и зла. Есть такие люди – с изначально поставленным чистым вокалом, с нравственным законом в душе, хотя никаких усилий они для этого не прилагали. Просто им это дано, когда большинству других – нет. Елене было дано, это и тянуло его к ней. Она слушала его без всякой эгоистичной мысли, слушала исключительно ради него самого, как, может быть, слушают в церкви, скорее католической, за перегородкой, не видя лица… Такой у нее был дар участливого внимания к чужим проблемам, и, забывая о ней на годы, Алексей тем не менее нес в себе ее присутствие где-то рядом.

…И вот на набережной Ялты он вдруг лицом к лицу столкнулся с ней. Они пошли на пляж, искупались и поехали к нему – она согласилась посмотреть, как он там устроился. Она остановилась в самой Ялте, в обычной квартире с хозяевами за стенкой… Тогда он впервые и разглядел ее – не как университетскую подружку и собеседницу, а как юную прекрасную женщину. Он и сейчас помнил тот миг – она стояла по колено в бирюзовой воде, чуть наклонившись, подавшись вперед, кончиками пальцев задевая накатывающие волнишки, словно отталкивая их от себя, и взгляд ее, мимо Алексея, рассеянно-счастливый и бирюзовый, как море, был обращен ко всей этой благодати вокруг, когда в какой-то миг осознаешь себя частью мира, его полнокровной подробностью.

Она осталась ночевать в его палатке, посокрушавшись, что не предупредила своих хозяев, и взяв с него слово, что он ее не тронет, но она была слишком хороша, чтобы он не попытался ее искусить, и полночи они целовались, однако стоило ему обозначить дальнейшие намерения, как она, словно Венера Джорджоне, прикрывала ладонью лоно, и без того защищенное трусиками, и шептала нежно, но твердо: «Алеша, нет… ты обещал…»

К утру он стал уставать, хотя именно к утру ее мягкое сопротивление почти иссякло – она даже с усмешкой отметила, что он уже не столь резв и настойчив. Возможно, наддай он еще чуток – и крепость бы пала… Так это и запомнилось: ее шутливый укор, что он отступил, когда следовало еще чуть-чуть поднажать… Как знать, может, это и хорошо, что все так закончилось и они остались друзьями до последнего курса, да и потом, когда он знал, что может в любой момент ей позвонить и заглянуть к ней домой. Она даже была на его свадьбе, и ей очень понравилась его жена – она говорила, что ему повезло, и потом не раз, когда случались семейные разборки, он звонил ей, прося совета, и она всегда занимала сторону жены. Она считала, что у него лишь один, но серьезный недостаток – он был бабником. Именно так спустя годы объяснила она ему, почему не уступила тогда, в палатке, хотя ей хотелось, и даже очень. Для него это было лишь приключением, а для нее – знаком любви, может быть, на всю жизнь. Так она призналась ему в своих чувствах, мимо которых он прошел как последний слепец…