Маргарита Сосницкая - Записки на обочине. Рассказы

Надо было оперировать ногу, ломать кости заново и заново их сращивать. Но! Но сердце слабое, может не вынести наркоза. И Степан жил восемь лет с больной ногой, которая не просто была больна, но еще и зверски болела. Каждое утро он открывал глаза и говорил себе: так, надо собраться с силами, сжать кулаки и зубы, дожить до обеда. Что у нас сегодня на обед? Каша геркулес с тушеными кабачками? Прекрасно. От трудов пищеварения можно будет забыться, хоть боль и во сне приходит, то костлявой старухой с клюкой, то наглой девкой, которая хохочет в лицо, а потом уж до вечера как-нибудь…

Если он когда-нибудь встанет на ноги, в жизни больше не откроет ни одной книжки, не включит телевизора. Спасибо, начитался и насмотрелся за 365 дней. Это ж сколько помноженных на 8 будет? Минуточку… 2920 дней. Считай, 3 тыщи. Сколько ж это страниц, если по меньшей мере десяток в день, и сколько телечасов?! Гореть бы им синим пламенем! Но это все же легче и удобней, чем добраться в сортир. Вот где пытка, иначе не назовешь. Надо подняться, маневрируя костылями так, чтобы как можно меньше потревожить боль. Змею чешуйчатую, черную; свернулась в коленном дупле и чуть что – впивается зубами в живое и сосет, сосет.

Где ты начинаешься, Степан Затырнов? Там, где начинается моя боль.

Где ты кончаешься, Степан Затырнов? Там, где кончается моя боль.

Человек, вообще, существует оттуда и дотуда, откуда и докуда простирается его боль.

Сортир рядом – пять шагов здоровому человеку. Но ему, Степану, это пять минут пытки. Он идет, подтянув ногу поднятием бедра, чтоб ничего она не коснулась, идет бледный – белый, пот со лба скатывается, идет. Он не может допустить, чтоб мать – эта боль ее уже на тот свет отправила – или Люська, хоть и старшая сестра, а все ж молодая женщина, судно ему подставляли. Да и на нем пока приловчишься, ногу изведешь. И он шел. Хорошо, что с детства про Мересьева читал. Но какой тут Мересьев! Тот разве терпел столько?

К кому только Люся не обращалась, чтоб прооперировать брата, – никто не брался. Риск большой. «Лечите сердце», – говорили. И вот, наконец, один, молодой, степановых лет хируг взялся. И операция прошла багополучно. Прошли и два восстановительных месяца в больнице. Нога больше не болит! Пусть потихоньку, но можно начинать ходить! И сегодня, после восьми лет жизни во имя ноги, которые, что скромничать, Степан вынес героически, он выходит. Выходит! Своими ногами!

Дверь больницы щелкнула щеколдой и пожилая санитарка ее открыла.

Люся схватила сумку и почти побежала в палату Степана.

Он сидел на подушке, до пояса укрытый одеялом, и смотрел в окошко.

– Степа, родной, – чуть не плакала от волнения Люся, – какой день! Жаль, мама не дождалась. Но она тоже, где-то там, видит нас, и счастлива!

Степан посмотрел на нее и вяло склонил голову к плечу в знак согласия.

– Желтый ты весь, – радостно тараторила Люся, – но это ничего. Начнешь выходить на воздух, щеки станут красными. Работать пойдешь, аппетит появится! Сте-опа. Жизнь, это жизнь начинается.

Степан неудачно улыбнулся: конечно, для нее жизнь начинается. Замуж сможет выйти, а не сидеть в девицах ради брата-калеки. Степан вдруг разозлился – он разве просил сидеть? Но тут же смягчился – Люся никогда ни намеком, ни вздохом его не попрекнула. Он попытался улыбнуться поласковей.

– Я тебе вещи принесла, – она разложила на койке. – Костюм. Ты в нем на выпускном вечере гулял. Ох, и велик он тебе теперь. Болтаться будет, как на палке. Ну, ничего. Зато приличный. В такой день надо празднично одеться!

Что другого костюма просто не водилось, говорить было излишне. Хорошо хоть этот не продали, бедствуя. И зачем говорить, когда все и так понятно?

– Ты, вот что, – откинул одеяло Степан и свесил ноги.

– Чудо! – всплеснула руками Люся, видя, что они свисают, как ни в чем не бывало. – Это же просто чудо! Волшебство!

Степан нахмурился, накинул на шею полотенце.

– Ты подожди меня… Я схожу… в душе обмоюсь.

Она удивилась:

– Как? Ты еще не обмылся? Я, будь на твоем месте, я с утра бы уж была готова, уж оделась бы и бежала, бежала по улицам, по паркам, скорей!..

Степан так на нее взглянул, что она закрыла рот ладонью и замолчала.

Он шел по коридору, изредка придерживаясь за стену. Нога не болела. Дупло пустовало. Выползла змея. Где она теперь пригрелась? Не надо больше сжимать зубы. Не нужна и ловкость в обращении с костылями. Степан закрыл за собой дверь душа, щелкнул задвижкой, взял в руки полотенце.