– Устал? – спросил я у сценариста.
Чебурдаева вдавило в кресло, он пробормотал:
– Работаю наизнос, голоса чудятся.
Но тут же обернулся и соскочил.
– Сядь, – попросил я, – поговорим.
– О чём? Кто ты? – и он сел и быстро выпил остатки кофе.
– Я твоё сумасшествие. Я пришёл, чтобы свести тебя с ума.
– Каким образом? Бить будете? – усмехнулся он, всё ещё не воспринимая меня, как материю, данную ему в ощущение.
– Мы сделаем так – я буду каждый день посещать тебя и вкладывать ствол маузера тебе в рот, я буду требовать денег для твоих собратьев по перу, ты, конечно, не дашь ни копейки. Со временем ты ударишься в запой, потом у тебя начнётся белая горячка, и тебя будут лечить.
Он мне не поверил.
Да мне и не нужна его вера, она у него похожа на грязный носовой платок.
Он оказался крепким орешком, так что три раза мне приходилось стрелять рядом с его ухом, он получил лёгкую контузию, а наутро выковырял все три пули из стены и, имея подобные вещественные доказательства, поверил в меня и запил.
Он пил страшно и много. Но всё-таки сумел написать шестую серию, и она вышла лучшей из всего, что он делал. Это всегда так – когда приходит сумасшествие, мозг вспыхивает прощальным пламенем всех своих резервов.
Сумасшедшего Чебурдаева посадили в психушку.
У него остались жена и трое детей, младшенькой – два с половиной годика.
Жена через полгода покончила с собой, и детей разослали по детдомам.
А Чебурдаеву было всё равно. Он стал спокойным и миролюбивым, транквилизаторы сделали своё дело.
А что до меня, то я только начинаю – Чебурдаев мой одиннадцатый удавшийся опыт. И работы впереди непочатый край.
Как раз вчера я посетил женщину-режиссёра, привёл к ней милицейскую мафию, представился Рашидовым и сделал из её квартиры маленький художественный концлагерь.
Тени рашидовских боевиков ломали её мужу пальцы, а их симпатичный ребёнок в порядке вымысла скормил своей маме семь болгарских сигарет.
Здоровенные овчарки лаяли, забрызгивая комнату слюной, а Рашидов приговаривал: «Перестройки, суки, захотели!».
И на сегодня женщина-режиссёр вздрагивает раз в полчаса, муж апатичен, ребёнок весел.
Чернуха удалась.
Кто следующий?
Голубых, оказывается, много. Я и не подозревал.
И вот уже, куда я не плюну – слюна окрашивается в голубой цвет.
Что же случилось с дорогим нам отечеством? Отчего всё более доминирует голубизна, если остатки синего неба день ото дня загаживаются чёрным дымом тепловых станций и ядом выхлопных газов? Или организм человека настолько перестроился, что изменил цвет крови?
Я долго гадал.
Я наблюдал за голубыми страданиями и слышал, что этих, как и людей с берегов Иордана, хотят обвинить во всех бедах дорогого нам отечества. Это не зубоскальство – это действительная тревога за наш и без того истерзанный генофонд.
Вздрогни, человек! Была уже война белых с красными, красных с чёрными, война с голубыми превратит тебя в монстра, стучащего на барабане от тоски по иным мирам.
Не ведаю, как у проклятых буржуинов, но у нас голубая ситуация идёт вглубь, вкривь и вкось.
Учёные мужи говорили мне, что это от природы. И я внимал. Но потом понял, что от природы – мизерный процент, который по традиции можно обозвать врождённой патологией.
И я настолько поумнел, что уразумел – беда не от страха беременности, а от той среды, когда нет возможности нормально любить, когда такая теснота, столько заключённых, такой жилищный кризис, и любовь становится слепа настолько, что можно, действительно, полюбить и козла.
Но это я сам был слеп и рассматривал лишь второстепенные причины этого явления. Позже я уверовал, что многие свихиваются на почве эстетики – по крайней мере, люди искусства настаивают на этом.
Вот некоторые их отправные точки: нарциссизм, эгоизм, красота собственного тела, вообще красота форм, тщеславные думки о себе оборачиваются желанием обладать собственным полом или испытывать желание быть желаемым. Людей искусства у нас принято уважать – хотя бы за то, что они иногда получают кучу денег. Вот и я прислушивался к их мнению. Они ещё мне пояснили: есть голубое скотство и – возвышенная голубая любовь, и абсолютно все склонны, создай только ситуацию.
И я успокоился, мой ум увлёкся иными загадками природы.
Но по мере усвоения информации мне стала открываться основная причина голубой эпидемии.
Я увидел молодую поросль, прорастающую в интеллектуалы. И это прорастание, этот поиск нравственной опоры для определения зла и добра так корёжили и ломали хрупкие сознания, что многие стали утрачивать ощущение своей целостности и не находили по ночам самих себя в своих постелях. Метастазы тоталитаризма – вот основная причина голубой катастрофы.
Читать дальше