И эта судьба – делить с ней всё – раздражала меня всегда до невозможности. Мне хотелось своего. Собственного. Своей внешности. Своей одежды. Своих друзей. Но нет! Всё было общим у нас. Даже друзья. (Хотя их-то у нас, положа руку на сердце, и не было.) Даже прыщи у нас в переходном возрасте выскакивали почти одновременно и почти на одних и тех же местах.
Я помню, как меня лет в тринадцать навязчиво преследовало желание – выпить целую бутылку кефира, одной. Не делиться этим несчастным кефиром со Светкой. В меня бы, наверное, и не влезло столько. Но я не думала об этом. Мне хотелось самого факта – целой бутылки для себя. Целой, не половины!
Каким это глупым кажется сейчас. Я бы теперь весь кефир Светке отдала. Да не надо уже…
На семнадцатилетие баба Катя сделала нам со Светкой удивительный подарок: гребни для волос. Старинные. Черепаховые, с чернёными серебряными драконами. Глазами у драконов были красные блестящие камушки. Наверное, рубины. Гребни были абсолютно одинаковые. И абсолютно одинаково злобно на нас таращились две рептилии – в четыре рубиновых глаза. Работа вообще-то была филигранной – каждая чешуйка драконов тщательно проработана, на лапах выделялись каждая морщинка и каждый коготь, в пастях извивались языки и выстроились рядами хищные зубы. Хвосты драконов были похожи на две острые смертоносные стрелы. Драконы казались живыми, отчего гребни, на мой взгляд, выглядели ещё более зловещими и отталкивающими.
Но глупышка Светка ничего этого не заметила. Она чуть не до потолка прыгала, когда баба Катя подарила нам по гребню, свой сразу воткнула себе в волосы и побежала к зеркалу полюбоваться. Ну глупая и есть…
Гребни лежали в одинаковых, сандалового дерева, коробочках, внутри отделанных потёртым и пыльным на сгибах чёрным бархатом. Коробочки пахли нездешним солнцем, незнакомыми специями и чем-то ещё, неуловимым и тревожащим.
Где баба Катя откопала такие гребни, мы ума не могли приложить. Их точно у неё не было раньше. Потому что её сокровища мы знали наперечёт. Старинный бархатный альбом с жёлтыми старинными же фотографиями внутри, на которых были изображены люди, совершенно незнакомые нам; были даже дамы, одетые по дореволюционной моде – в нелепых тарелкообразных шляпах и длинных платьях прямого кроя, такая мода делала дам похожими на бледных поганок. Ожерелье из речного жемчуга, тоже пожелтевшего от времени. Подвеска – какой-то огранённый зелёный камень, кажущийся бутылочным стеклом и, как мы думали, им и являющийся, вставленный в окислившейся от времени до черноты, а когда-то белый металл, скорее всего, серебро; порванная цепочка из такого же окисленного металла – в довесок к подвеске. И три малюсенькие старинные рюмки под водку из сиреневого дымчатого стекла с золотыми вензельками на боках. Вот и все богатства. Рюмки стояли в серванте родом из семидесятых – коричневом, полированном, параллелепипедно-уродливом. А альбом и прочие сокровища хранились в комоде – родом, возможно, и из девятнадцатого века. Ящики комода, когда их закрывали, словно разговаривали с нами – сначала глухо бухали деревом о дерево, а потом вкусно звякали латунными ручками.
Сокровища лежали в жестяной коробке, произведённой, наверное, в пятидесятых. Коробка когда-то хранила в себе сладкий новогодний подарок: на ней были изображены умопомрачительная кремлёвская ёлка и довольный мальчик в одежде тех лет. Мы с сестрой сотни раз перебирали сокровища, отнимая их друг у друга, споря, кто будет держать или примерять то, а кто это…
Поэтому я уверена, что гребней точно не было. Баба Катя их, наверное, где-то купила. Хотя и купить-то такие старинные вещицы в нашем городе вроде бы негде. Тем не менее она преподнесла их нам с сестрой в день нашего общего рождения. Баба Катя выглядела как-то загадочно, когда дарила нам эти гребни. Что-то было в её глазах, в уголках губ… неуловимое, я до сих пор понять не могу её выражения лица. Возможно, она чувствовала, что эти гребни – не просто антикварные вещицы.
А Светка была счастлива. Я тоже изобразила на лице радость. Но гребни мне сразу не понравились – как только я взяла свой в руки, то почувствовала неприятный толчок в области груди. Почти болезненный. Почти физический. К тому же я поранилась об острый хвост дракона. Не сильно. Но из безымянного пальца правой руки вытекла капелька крови. Я поднесла палец к губам, прикусила подушечку зубами, чтобы вытекла вся кровь, которой суждено вытечь. А потом стала зализывать ранку языком. Этот пустяк ещё больше утвердил меня в ощущении, что гребни несут в себе опасность непонятной – загадочной даже – природы.
Читать дальше