Юлия Савагарина - Цветущая вишня

Как будто время остановилось или кто-то сверху каждый раз перематывал пленку, а она, как марионетка, безропотно выполняла установленные действия.

Часто она выходила на балкон, смотрела вокруг, стараясь не думать, как ненавидит то, что видит, но и это не помогало ей удержать наворачивающиеся слезы, спазм в теле и желание рассечь себе запястья.

Ей было тридцать девять лет, но она чувствовала, как углубляется дыра внутри нее, словно ей было всего-то двадцать или меньше. Тот самый подходящий возраст для депрессивного состояния, панических атак, суицидальных мыслей, желания уехать одним днем куда-то в горы и кричать, кричать, кричать, пока не порвутся голосовые связки.

Ее мучали бессонницы, она буквально жила на антидепрессантах и снотворных.

Катя была дома, но Вера всегда была одна. Всегда.

У нее не было никого, с кем ей так хотелось делиться своими переживаниями. Переживаниями, посеянными расставанием с мужем.

Он был ее единственной опорой, но он ушел. Ушел, и оставил ее одну с ребенком, который, как ни странно, не спасал ее от одиночества, а лишь наоборот угнетал ее положение.

Все эти четырнадцать лет были слабо окрашены радужными моментами в их семейной жизни. Было ли это действительно так, трудно сказать, ведь с тех самых пор, как она осталась одна с Катей, она уже не могла мыслить позитивно: любая неудача переносилась тяжело, она принимала слишком близко к сердцу даже малейшие пустяки.

Не стоит кричать: «Быть того не может! В жизни рано или поздно все-таки наступает светлая сторона!».

И с этим тоже спорить нельзя, это правда.

Светлая сторона в жизни Веры была.

Но ее нога на нее не ступала.

Да и Вера иногда ловила себя на мысли, что намеренно обходит эти самые светлые стороны в своей (жалкой) жизни. Иногда она, сидя на балконе (чем обычно занималась в свободное время) по вечерам и следила за происходящим вокруг, ощущала некое удовольствие от душевных страданий. Представляя себя жертвой, у которой все так криво складывалось в этом «жестоком», «несправедливом» мире, она испытывала болезненную радость.

Но потом наступала истерика. Она роняла голову на грудь, горло ее перехватывали слезы, но глаза оставались сухими, как выгоревшие поля. Подчас она бубнила про себя, как будто кто-то сидел рядом, а она не хотела быть услышанной:

– Давай, давай, убивайся. Ну-ну, продолжай, да только некому тебя приласкать, некому утешить. Ной, ной, дави себя, души.

Где-то во дворе соседнего дома раздавались счастливые детские крики.

– Мальчишки, девчонки… Как им хорошо, я вижу, сейчас. У них все только начинается.

Потом она, устав сидеть на одном месте, возвращалась внутрь, в квартиру, которая досталась ей от матери.

Горько усмехаясь, Вера думала: «А что мне-то принадлежит? Что мне удалось добиться самой ? Где мое-то ?».

А из «своего-то» у Веры была работа в «Пятерочке» и семнадцатилетняя дочь, которая за мать больше принимала Крис Дженнер, мать «великолепных» Кардашьян, чем Веру. И от такого «богатства» было невесело.

Убираясь в маленькой квартирке с низким потолком, из-за чего она так плохо освещалась естественным светом, Вера пыталась хотя бы на несколько минут отвлечься от гнетущих мыслей, но зачастую такие дела лишь углубляли ее самокопание и, как следствие, самобичевание.

– Сама виновата, – кряхтела она, яростно натирая тряпкой пол, – бесхребетная, мягкотелая, хлипкая, рваная, как эта тряпка и такая же…

Каждый раз она балансировала на слабо натянутом тросе. Вот, сейчас подует какой-нибудь ветерок или стоит ей колыхнуться, как она сорвется.

Можно, стиснув зубы, тащить за собой скопившееся за день или два эмоциональное напряжение, но стоит споткнуться всего лишь об один маленький камешек…

Надрыв.

Что и случилось, когда Вера, нарезая капусту для борща, порезала палец.

Она ни пискнула, ни выругалась, словом, ни звука не издала.

Будто завороженная, она подняла указательный палец и принялась наблюдать за ленивой струйкой темно-алой крови. Когда она уже скатилась к ладони, Веру затрясло, горло сдавило, и она застонала, даже заскулила, как собака, на хвост которой наступили каблуком. Не управляя собой, она схватила нож и, закрыв глаза, приложила тыльную сторону лезвия к запястью.

Вот так, с этим порезом, треснуло терпение женщины.

И она почувствовала, как мириады его осколков вонзились в каждую клеточку ее существа.

Она медленно втянула носом воздух, а потом закричала, и сделала это нарочно, чтобы заглушить боль, которую собиралась причинить себе…