Девочка-аниматор стояла молча, осенённая крестом мушкетёрской бутафории на груди, и ждала приговора.
И тут на крыльцо выбежала девочка-именинница в ослепительно-белом платье, огромном банте-махаоне, вцепившемся в её голубые волосы-парик: «Мамочка! А кто такая Мальвина?»
Голубоволосый ангел вернул всех к действительности, и родители заторопились внутрь особняка.
– А сейчас всем быстро петь и есть торт! – трубила чёрная женщина-ферзь.
В зорбе детям кататься не разрешили. Они потом подходили в своих костюмах-тройках, поправляли бабочки и тихонько спрашивали: «А можно потрогать? А это безопасно? Руки потом надо мыть?»
Начало смеркаться. Мы быстро собрались и уехали в своём мерседесе-спринтере.
Из окон цитадели вылетали яростные форте, заглушающие всю недавнюю неловкость и мерзость, сотворённую горе-развлекателями в такой святой день. В освещённых окнах не было видно скачущих детских силуэтов.
Уже поворачивая за угол, я заметил, как чья-то крупноформатная фигура в окне второго этажа отодвинула портьеру и по-хозяйски оглядела территорию.
Вечерело. Вдалеке колосилась трава газона.
Лейтенантом я получил квартиру в бараке. Ну, такой барак на четыре семьи в Богом забытом дальневосточном гарнизоне: две квартиры с одной стороны и две с другой. Стенки в доме были покрыты вечно пачкающей штукатуркой. В принципе, эта штукатурка и была стенками. Можно было с соседями в крестики-нолики играть: ты им крестик, а они тебе нолик с той стороны выдавливают.
И тут ко мне жена приезжает. А я уже полгода без. И началось. Хотя что там может в 24 года начаться? Там кончиться никак не можется: раз за разом, курить во время секса приходилось – не успевал до кухни добегать.
А за стенкой жила соседка – недавно с зоны откинулась, за убийство сидела. В части меня каждое утро подкалывали: «А ты чего на построение пришёл? Тебя тётя Света ещё не зарубила?»
Оказывается, семья, которая жила в этом бараке до меня, экстренно оттуда эвакуировалась. В одного тётя Света топор метнула, на другую с ножом набросилась. Поэтому мне и досталось свободное жильё. А то.
Но, несмотря на такое близкое соседство, тётю Свету я ни разу не видел: служба, наряд за нарядом.
…С первыми лучами солнца наконец-то откинулись и мы.
И тут такой ор за стенкой: «Убью нахуй! Ёбаные твари, всю ночь ждала, когда вы там наебётесь уже, животные упоротые!»
Сразу же громовой стук в дверь, аж в печке потухший огонёк начал разгораться.
Я вскакиваю, натягиваю труселя, распахиваю дверь, а там вестник Ада какой-то: небритая бабища килограммов за сто, халат-самобранка, волосы-пакли в стороны – точно летела, глаза «Кровавая Мэри» – кровь с самогоном, в руках топор ржавый.
Бабища набирает в рот воздух, чтобы сдуть наш поросячий домик своим отборным зоновским матом ко всем чертям собачьим. В этот момент сзади ко мне подходит жена, обнимает меня и спрашивает, ещё не видя всадника Апокалипсиса:
– Серёжа, а кто это там?
И тут тётя Света открывает рот ещё шире, ещё, ещё и вдруг сдувается, как воздушный шарик. Стоит и смотрит на нас, вторым подбородком дёргает, ну как ребёнок, у которого новогодний подарок украли:
– Вы… Вы суки ёбаные… Вы такие красивые…
Обмякла, стекла тут же на наше крыльцо, гулко откинула голову о дверной косяк и зарыдала, подняв к небу выгоревшие белёсые глаза.
Поскольку отец был военным, то в доме существовал культ чистых воротников и стрелок на брюках. Мама у меня так до сих пор и осталась енотом-полоскуном. Одежды на спинках стульев я никогда не видел: любая снятая вещь тут же летела в стиральную машину. Сколько раз я приезжал в училище в мокром! Потому что не успевал предупредить маму, что забежал на пару часиков, а в 23:00 мне уже надо быть в училище.
Так что и в детстве, будучи прилежным учеником второго класса, я всегда выглядел очень аккуратно. И вот как-то на уроке труда сообщили, что завтра мы будем штопать носки, которые принесём из дома. Я шёл и думал о том, как же выглядит штопаный носок. Никогда его не видел. Жили мы небогато, да и какое богатство может быть у воспитателя детского дома и лейтенанта, не выползающего из автономок? Но в нашей семье носок с дыркой немедленно летел в мусор. Никто его не зашивал и не штопал. Так что мама достала из шкафа чистые носки и с помощью маникюрных ножниц принесла маленькую жертву во имя гранита знаний и учебного света, пробивающегося сквозь зимние шторы моей школы.
Читать дальше