Брюс Фёдоров - APOSTATA. Герои нашего времени

– Кстати, извините, что я не представился. Забывчив, знаете ли, стал в последнее время. Ко мне можно обращаться Аполлинарий Ксенофонтович. Вас устроит? Вам нравится это имя? Мне его не так давно присвоили. Да? Мне тоже. Мне кажется, оно пахнет шоколадом со сливками.

Смотритель с усилием протянул воздух через свой мясистый нос. Потом причмокнул тонкими губами, которые быстро ужались до пределов большой бугристой бородавки, утыканной иглами неровно подстриженных волосков, а лицо сморщилось на манер печёного яблока. С большой долей уверенности можно было сказать, что таким образом смотритель музея попытался изобразить своё расположение к собеседнику.

– Вы лучше сюда пройдите, – Аполлинарий Ксенофонтович широко раскинул руки, – и усаживайтесь в это кресло. Мы его недавно принесли после реставрации. Оно по-своему раритет. Не исключаю, что даже старше меня. Не удивлюсь, если века полтора-два назад это кресло стояло в каминном зале у какого-нибудь английского лорда. Посмотрите сами, какая у него чудесная обивка из добротной кожи. Мы, видите ли, люди немного беспокойные, неусидчивые и любим постоянно менять обстановку в квартире. Переносим мебель из комнаты в комнату. Так, больше для разнообразия, конечно. Забавно?

Ладонь смотрителя с короткими толстыми пальцами любовно прошлась по белёсым залысинам на кресельном подлокотнике, а его халат сзади приподнялся наподобие хвоста.

– В нём любил сиживать сам Михаил Афанасьевич. – Аполлинарий Ксенофонтович торжественно вытянул вверх указательный палец и расправил болтавшийся на шее чёрный шарф с засаленной бахромой. – Вы сможете спокойно осмотреть всю комнату, а заодно я хотел бы предложить вам чай с малиновым вареньем. Вы, верно, добирались до Москвы на электричке? Не самый комфортный вид нашего транспорта, хочу заметить. Мы, должен вам признаться, готовим замечательный чай с чабрецом и добавляем в заварку ещё некоторые редкие травы, но состав их я не знаю. Это секрет нашей хозяйки. Замечательная, кстати, женщина. – Аполлинарий Ксенофонтович мечтательно закатил вверх глаза. – Я бы с радостью познакомил вас с Марго, так её зовут, но сейчас её нет дома. А так милейшая собеседница, многое знает, многое повидала. Проказница немного. По молодости, разумеется.

Максим Берестов решил ни от чего не отказываться: ни от чая, ни от кресла, ни даже от встречи с Марго, если бы она вдруг в эту минуту оказалась здесь. И ничему не удивляться: ни тому, что служащий музея знал его имя, ни тому, что был в курсе, как долго он добирался на электричке из другого города. Максим даже пришёл к заключению, что ему знакомы эти люди, вот только вопрос – откуда и почему?

Между тем Аполлинарий Ксенофонтович принёс на серебряном подносе чай, налитый в высокую фарфоровую кружку, пару розеток с малиновым и вишнёвым вареньем, блюдечко с нарезанными ломтиками жёлтого лимона, а также графинчик грамм на сто пятьдесят с тёмно-коричневой жидкостью и хрустальную стопку с тонкой талией и принялся выставлять на стол все эти предметы, явно предназначенные для долгого и размеренного вечернего досуга.

– Вы уж извините старика за инициативу, но я подумал, что немного доброго старинного Courvoisier, который жаловал сам император Наполеон Бонапарт, вам не помешает. Помню, он не раз мне говаривал: «Тот, кто не уважает коньяк, не уважает Францию». Под него очень хорошо думается. Этак сам Михаил Афанасьевич, бывало, сиживал. Я с вашего разрешения, господин Берестов, погашу верхний свет и оставлю только ночничок у дивана. Располагайте собой и временем, а если вам что-нибудь понадобится, то позовите меня. Я буду по соседству. Дела, знаете. Решился наконец-то архив привести в порядок.

С этими словами Аполлинарий Ксенофонтович склонил голову в поклоне и, свернув своим моноклем, покинул погрузившуюся в полумрак комнату.

Пошло время. Горячий, пахнущий разнотравьем чай и выдержанный в столетних дубовых бочках коньяк делали своё дело. Максим почувствовал, как его ноги и руки отяжелели и стали наливаться приятным теплом. Голова всё чаще непроизвольно откидывалась назад, и, чтобы не дать отяжелевшим векам окончательно сомкнуться, начинающий писатель прилагал отчаянные усилия. По стенам поползли причудливые тени, а потолок двинулся на встречу с полом. Перед глазами закружились цветные аляповатые картины с размытыми бледными пятнами, сзади, из-за спины, донеслось осторожное покашливание, и из затемнённого угла вышла тёмная фигура.