Дмитрий Колпаков - Барыги

– Чего это он? – спросил я у Грека.

– Не знаю. – пожал Грек плечами.

Лишь год спустя от Славки Стакана я узнал, что мутил этот полукровка – приемщик за моей спиной.

– Ты вот все Грека вспоминаешь – укорил меня как-то пьяный Славка,

– а не знаешь ни хрена, как он втемную тебя использовал.

– Это как это, интересно? – полюбопытствовал я.

– Он всем говорил, что ты племянник директора магазина и стучишь ей.

У меня отвисла челюсть от удивления.

– Зачем!?

– Чтобы денег никому не давать, чтобы бухнуть в приемку никто не заходил.

– А что же ты, мудак старый, ничего мне не говорил?

– Так я же тебя не знал тогда, поэтому и поверил. Это уже потом… Ты не думай, я ему это в глаза скажу, пусть только появится.

После ухода Буныги, особенно после его взгляда, у меня появилось какое-то беспокойство. Я даже предложил Греку закрыться пораньше, но жадный Грек отказался. Вот жадность фраера и сгубила. Примерно в половине шестого вечера услышали мы громкий топот и крики.

– Это кто такой борзый? – начал было Витька, но тут же заткнулся.

В предбанник с видом разъяренных команчей влетело шесть человек. Буныга был седьмым и, похоже, вождем.

– Открывай, сука! – заорал один и пнул дверь ногой.

– Дима, открой – прошептал Грек побелевшими губами.

Я открыл дверь и дружная толпа ввалилась в приемку. В глазах зарябило от зоновских татуировок. Двое сходу кинулись к Греку и прижали его к стене. Третий, пожилой и тощий, подлетел ко мне.

– А ну-ка подержи, пацан. – Он снял с себя куртку и протянул ее мне. Словно загипнотизированный, я взял его кожанку. В тот момент я мало что соображал. В голове моей вертелось одно слово «конец» Только грубее и матершиннее.

Тем временем пожилой подошел к Греку и вкрадчиво спросил:

– Бутылки принимаем?

– Принимаем – ответил Грек машинально.

Было видно, что он ошарашен, подавлен и смят. От сильного, уверенного в себе Грека ничего не осталось.

– Падла! А братве на пузырь зажал, сука! – пожилой замахнулся, но не ударил. Грек наконец-то понял, с чего это вдруг он попал в такую немилость.

– Валера! – закричал он.

Но Буныга его как бы не слышал. Он увлеченно разговаривал с одним из налетчиков и всем своим видом показывал, что к этому не имеет никакого отношения. Еще двое совсем молодых пацанов, один побольше, другой поменьше, покрутившись по приемке вдруг исчезли.

«Пятеро осталось» – я зачем-то вел счет.

– Эй ты, ну-ка подойди сюда! – крикнул вдруг Буныгин собеседник и я понял, что это мне.

– Не нравится мне твоя рожа – заявил он, когда я подошел.

– Какая есть, другой не будет.

– Ты чем-то недоволен?

– Да нет, так-то всем доволен.

Зацепиться было не за что, но он нашел выход. Под халатом у меня была тельняшка, и это навело его на мысль.

– Ты случайно не «афганец»?

Видно наличие тельняшки у него ассоциировалось с воинами интернационалистами.

– Нет, не «афганец»

– А то, бля, смотри, я вчера одного «афганца» урыл.

Я скептически осмотрел его неказистую фигуру. Он перехватил мой взгляд.

– Чего уставился? Ты знаешь, что я тебе шею могу сломать вот этой ладонью? – распаляя сам себя, заорал он и поднес татуированный кулак к моему носу.

– Или ты не веришь?

– Верю. – ответил я, хотя не поверил нисколько.

В другое время и в другом месте, я бы без особого труда сломал его синюю клешню, но не в моем положении было геройствовать.

Мой ответ его, видно, удовлетворил и он успокоился.

– Ты вообще откуда?

– С Майской.

– С Майской!? – удивленно переспросил он.

Майская в нашем городе считалась улицей жульнической и бандитской.

– Кого с Майской знаешь? Терять мне было нечего, и я назвал пару-тройку авторитетных имен, хотя не имел никакого представления, как выглядят их хозяева. Уркаган еще больше смягчился.

– То-то же. А теперь вали отсюда, ты нам не нужен.

Скинув халат, я ломанулся из подвала. На улице было тепло и солнечно. Май месяц густо зеленел. Присев на корточки недалеко от приемки, я закурил и стал ждать. Ждать пришлось недолго. Минут через пять налетчики вышли из подвала. Грек был с ними. Он закрыл приемку и двинулся в сторону магазина. Проходя мимо, он незаметно кинул мне связку ключей.

– Спрячь, и двигай домой. – прошептал он.

– А ты куда?

Грек сплюнул и выругался.

– За водкой.

Я двинул домой и уже через десять минут был на таком расстоянии, что никакие Буныги при всем желании не смогли бы меня достать. На следующий день, ровно в девять утра я стоял перед дверями приемки и с удивлением рассматривал прикрепленный к ней кусок картона. На нем Витькиной рукой было написано: «Уехал на похороны.»