Юлия Савагарина - Фёдор

Алёна любила бросать куски хлеба в борщ. Так она привыкла есть уже с самого детства, и спроси вы, какое у нее самое любимое блюдо на свете – борщ с хлебом!

– Вкусно? – Все не унималась старушка. – Мясо, мясо кушай! А то худющая, как скелет.

Посидев немного, она встала.

– Я пойду поливать дальше. Ты, как покушаешь, переодевайся и выходи на огород. Если добавки захочешь – кастрюля на плите, мясо в другой кастрюле. Хлеба, правда, больше нет, завтра в пекарне утром свежий будет.

И только она собралась уходить, как в дверях раздался голос:

– Это у нас кто здесь?

– Ох, Федя! Федя, так это ж Алёнка!

Алёна подняла голову от тарелки, оторопело смотря на мужчину, стоящего перед ней.

На того самого мужчину, который очаровал ее на пруду.

И вот он стоял перед ней, сложив руки на груди и опершись о дверной косяк, и улыбался своими сапфировыми глазами.

– Красная шапочка? – И теперь улыбнулись его вишневые губы.

Но Алёна, глядя на него, сейчас видела перед собой себя: разомлевшую, с набитыми, как у прожорливого хомяка, щеками и испачканным ртом. Больше всего на свете ей захотелось провалиться сквозь землю, и чтобы никто и никогда ее не видел.

– Ах, вы же сколько лет-то не видались! – Воскликнула Валентина Ивановна, приложив ладони к щекам. – И оба уже такие взрослые!

– И красивые, – добавил Фёдор вкрадчиво. Мать цокнула языком, но не сдержалась от улыбки.

– Особенно красивые, Федечка, это правда.

Голос у Фёдора как будто бы и не изменился: но стал более глубокий и сильный, хотя он так же разговаривал негромко, почти вкрадчиво; казалось, он совсем не умел кричать. Между тем, речь его всегда была уверенной, спокойной и ровной.

– Ну, вы пообщайтесь хоть, я пойду на огород. Алён, ты помнишь?

Девушка, пряча глаза в тарелку, кивнула.

Валентина Ивановна ушла. Фёдор проводил ее взглядом, а затем молча принялся разглядывать Алёну, у которой, к слову, кусок застрял в горле. Потупившись, она замерла на месте. Руки ее дрожали, лицо пылало, как будто она склонилась над костром. Откуда, с чего, почему такое волнение?!

– Сколько тебе лет теперь, Алёна?

Алёна тяжело сглотнула, по-прежнему не глядя на него.

– Семнадцать.

– А почему не смотришь на меня? Противен?

Он, конечно, и сам отлично знал, насколько абсурдно это звучит.

Так, Алёна совершила над собой поистине геркулесовское усилие посмотреть на него. Если и не в глаза, то хоть на нос можно посмотреть – он, впрочем, недурен. А если и не идеален, то нисколько не портит его внешность.

– А где ж шапочка твоя?

– Дайте доесть, – резко оборвала Алёна.

Он расхохотался.

– Я что, старик? Ну, спасибо, шапочка, вот как, значит, ты обо мне думаешь.

– Нет, – вырвалось у Алёны, – и… не называйте меня так.

– А ты старшим не приказывай. Кому здесь сто двадцать семь? Не тебе, уж точно.

Из этой шутки она поняла, что ему двадцать семь. Тот самый возраст, когда красота мужчины только начинает расцветать – и так до старости. Ах, какая несправедливость!

Конечно, Фёдор был не глупым человеком. По поведению Алёны было видно, что она еще чуждалась, стеснялась его, и ей просто надо привыкнуть. А пока бессмысленно ее журить – это только обидит ее. А ему этого, в самом деле, хотелось меньше всего.

– Никогда еще не видел, чтобы так ели борщ. Приятного аппетита.

И он вышел из кухни.

Алёна сидела в одиночестве еще десять минут. В голове эхом отражалось: «Приятного аппетита».

Ах, знал бы он, что после этих слов у нее закрутило в желудке!

Около часа Алёна и Валентина Ивановна работали на огороде: поливали, затем пололи. Обе рассказывали друг другу что-то интересное, шутили, смеялись и, в общем-то, наслаждались этим мгновением жизни.

– Знаешь, Алёнушка, – когда они сидели на заднем крыльце ее дома, потные, уставшие и оттого счастливые, заговорила Валентина Ивановна, – как я рада, что Фёдор приехал… Не могу объяснить… ты и не обязана понимать. Просто чувство такое.

– Какое?

Плотно поджав губы, женщина замолчала. Она смотрела на свои грязные ноги, искривленные шишками, и долго облекала мысль в стройное предложение.

– Я не видела его так долго, что не могу уже и счесть. Если скажу сейчас сто лет – получается, солгу. Но именно так и переживается долгая разлука с сыном. Понимаешь? Когда его рядом нет, я слишком уязвима. Я могу запросто насморк подхватить, могу уставать уже в десять часов вечера. Мигрень, ломота в теле. Все это, знаешь ли, зависит от нервов. А какие нервы, когда от тебя часть оторвали и забросили черт знает в какую точку света?