Ксения Полозова - Еще один счастливый день

Пару дней назад Таня остановилась подумать, жива ли была их мать. По возрасту погибших выходило, что жива. С тех пор Таня проходила мимо этого участка быстро, зажав уши руками. Она боялась услышать рев этой женщины, застывший во времени, наполнивший пространство безысходным горем на долгие-долгие годы.

У Тани были свои безысходность и горе. Чужих ей было не надо.

Но девятый день был полон ими. С девяти утра в новый Танин дом потянулись гости с букетами и игрушками. «Ты у меня сегодня как именинница», – шепнула Таня фотографии на кресте и, отряхнув присохшую к юбке глину, пошла встречать посетителей. Они прибывали, но все не уходили. Бабушка Лена, бабушка Тамара, Валера – Настин папа, с нелепым, никому теперь не нужным, сникерсом в руках. Валерина сестра Инна с сыном Денисом, голодными глазами глядящим на сникерс, воткнутый в могильный холм. Настина крестная, Танина двоюродная сестра, Алла с хлопотливыми руками, беспрерывно поправляющими все, что попадало в поле зрения хозяйки: розового зайца, черную ленту с белыми буквами на венке, воротник Таниной блузки. Тетя Оксана с дядей Геной, родители беспокойной крестной. Последней подошла воспитательница из детского сада с букетом разноцветных бумажных тюльпанов: «Ребята сделали для Настеньки…»

Таня сомневалась, что старшей группе номер пять детского сада «Морячок» было известно, куда именно отнесет Елена Ивановна двадцать четыре цветка с неровно вырезанными лепестками, щедро залитые канцелярским клеем. Любое упоминание смерти в присутствии детей казалось чем-то неприличным.

Таня и сама никогда не касалась с дочерью этого вопроса. Когда умерла Танина бабушка, они с мамой решили ничего пока ребенку не говорить. Не травмировать. Отправили ее к «той бабке» на день похорон, и просто перестали упоминать имя покойной, договорившись, что расскажут обо всем, когда придет время. Но время шло, минули и девятый, и сороковой день, а подходящий случай все никак не подворачивался. Поначалу это мучало Таню, но по мере того, как остывала ее скорбь, это несделанное дело утрачивало свою важность. Настя не спрашивала – Таня не говорила. Бабушка Мила, которая так гордилась тем, что стала прабабкой, обожавшая единственную внучку и души не чаявшая в правнучке, уходила в особое небытие, в котором само ее существование ставилось под сомнение.

Тогда Таня просто не знала, как объяснить четырехлетнему ребенку смерть. Было стыдно говорить о мертвом теле, которое заколотили в деревянный ящик и закопали в землю. Чуть позже она придумала о небе, об ангелах, об облачках и радугах. Но случая все не было. Не хотелось начинать этот разговор вот так, с бухты-барахты…

А потом Настя заболела. И Таня, проскочив отрицание и гнев, начала торговаться.

Ей снилось, как бабушка Мила ставит ее в угол, из которого ей уже никогда не выйти. Во сне Таня пыталась ей все объяснить: о детской психике и о собственном страхе смерти. «Бабушка, все так делают… Она же совсем маленькая…», но бабушка все смотрела на нее, сидя на своей старой табуретке, положив руки на колени. И Таня не могла ни выйти из угла, ни даже повернуться к нему спиной. Она только бубнила в неровно выклеенные обои, размазывая слезы по лицу, как однажды в детстве, когда убежала с подружкам купаться, не спросив разрешения. Это был единственный раз, когда ее наказали по-настоящему. «Бабушка, мне мама разрешила…» – повторяла она во сне свою давнюю детскую ложь, которая в этот раз была правдой. Но бабушка Мила была непреклонна.

Проснувшись, Таня обрадовалась. Вот оно, ее преступление. Вот за что ее наказали. И исправить все так просто. Больше не нужны ни врачи с их химией, ни колдуны с их заговоренной водой. Сейчас она все расскажет Насте и бабушка ее простит и разрешит им обеим выйти из угла. Она подошла к Настиной кровати. Дочка не спала, смотрела на розовую рану в окне – сквозь не до конца задернутые шторы пробивалось утро.

«Мама, а когда я умру, вы про меня тоже забудете? Как про бабу Милу забыли?» – спросила она. И Таня поняла, что навсегда останется стоять в углу, наказанная бабушкой за свой обман.

Как оказалось позже, у Насти был свой угол. Перед самым концом она застала дочку в слезах. Та мотала головой, отказываясь что-то объяснять, и плакала все сильнее и громче. И повторяла: «Это все я… не надо было… это все из-за него…» Но кто он и что было не надо, Таня в тот вечер так и не узнала.

Проводив Таню в девятый день, Цыганка не ушла. Сидела возле могилы Федора Ивановича, поправляла цветы, что-то бубнила себе под нос.