Ксения Полозова - Еще один счастливый день

Впервые Таня заметила Цыганку, когда вышла из желтого автобуса с черной полосой на борту, едва переставляя ватные ноги, поддерживаемая справа и слева чьими-то руками. Она не замечала в те несколько часов похорон никого, а вот Цыганку заметила. Та словно догоняла похоронный кортеж, но приближаться не стала, смотрела издали. В руках у нее была авоська с мандаринами, такими яркими и чудными, на фоне бурой кладбищенской глины, бурого Цыганкиного платья, выцветшего, некогда черного платка, повязанного поверх седых волос. Цыганка искала кого-то в толпе, приехавшей проститься с Настей, но наткнувшись на Танин взгляд, перестала крутить головой, остановилась и присела на чугунную скамейку возле невысокого памятника, словно потеряв к происходящему всякий интерес.

Из автобуса достали гроб, и кто-то сказал о Насте какие-то слова, и Таня кинула в светло-розовую крышку с золотым крестом и рюшами, ком глины, и все остальные тоже кинули, а потом мельтешили лопаты. Земля выросла в холмик, в котором пропитой копарь сделал лопатой углубления, чтобы воткнуть в них цветы. Над холмиком возник деревянный крест, а вокруг него сгрудилась кислотно яркая плюшевая братия. И Таня поняла, что этот холмик с крестом теперь ее дом. Она огляделась вокруг, словно говоря себе: «Тут теперь ты и будешь…» Цыганка по-прежнему сидела внутри чьей-то ограды.

Всю ночь Таня лежала в темной квартире, слушала сбивчивый храп заночевавшей у нее мамы, и ждала. Ровно в шесть на первом автобусе, она поехала домой. Дома все было по-прежнему. Ни одна игрушка не покинула своего места, хотя Настя верила, что у них есть волшебная способность оживать, когда никто не видит. Таня присела справа от холмика на мокрую землю и заплакала. Впервые за все время, которое прошло с ее телефонных звонков, она осталась совсем одна в своем горе. Горе, о котором теперь никто не говорил, не вытряхивал из ее тела сочувственными объятиями, не размазывал по ее плечам влажными ладонями, стало настоящим. Тяжелым, дубовым, с латунной табличкой и самым дорогим именем, вытравленным на ней. Горе возвышалось над ней и над ее дочерью, которая по-прежнему была рядом, под тяжелой массой холодной глины, за розовым атласом поверх сосновой крышки, в голубом платье, которое Таня купила ей на вырост, по большой удаче. За семь месяцев до ее дня рождения. За полгода до смерти.

Таня плакала, то тихо, то громко, то причитая, то молча всхлипывая.

Потом приехала похоронная процессия, со своими плакальщицами, крестом, гробом. Они пили водку, шумели и по очереди обнимали какую-то старушку. Гроб был бордовый, обитый дешевым бархатом. «А вот и наш новый сосед», – пронеслось в голове. «Федор Иванович был удивительным человеком» – сказал седой мужчина, втыкая в свежий холм стакан, прикрытый ломтем хлеба. Копаря были Настины. Один из них, бросив окурок в протоптанную в глине тропу, подошел к Тане и сказал: «Иди домой, милая. Не надо тебе здесь…» Таня кивнула, встала и, не отряхнув глину с платья, пошла прочь. Краем глаза она видела, как по соседней дорожке бредет бурая тень с ярким оранжевым пятном у правой ноги.

С каждым днем вой чужих похорон становился все дальше. Сочувствующий копарь больше не подходил, только пристально смотрел на Таню да курил. От прошедшего в воскресенье дождя плюшевые уши самого большого, ядовито-розового зайца поникли и теперь свисали почти до земли. «Зайку бросила хозяйка, под дождем остался Зайка, со скамейки слезть не мог, весь до ниточки…» Последнее слово, «ниточки», Таня привычно произнесла нараспев, поднимаясь с каждым слогом все выше, словно рисуя дугу, которая должна оборваться картавым детским «промок!» Но некому было продолжить. Настя была под землей и не могла ничего сказать. Стихотворение зависло на самой высокой своей ноте. Набрякший от дождевой воды медведь, сидевший на самом краю холма, упал синтетической мордой в грязь.

Каждый день Цыганка провожала ее на автобус, потом разворачивалась и брела между могил куда-то в старую часть кладбища. Непонятно было, где она достает мандарины в мае.

Девятый день начинался так же как предыдущие восемь. Утренний автобус, долгий путь в самую дальнюю часть кладбища с уже ставшими привычными ориентирами: помпезный мраморный памятник какому-то авторитету – с античными колоннами, портиками и выгравированном на надгробии мерседесе. Чудные имена и полумесяцы мусульманского сектора. Потом направо. Потом могила трех сестер, погибших в одной аварии двенадцать лет назад.