Александр Димидов - Маджента

К концу пятидесятых годов дон Хоаким Салидо де Эстрадес превратился в одного из самых богатых и влиятельных табачных баронов на Кубе. Он обладал десятью тысячами акров земельных угодий, имел три табачных фабрики, торговый дом и представительства почти во всех европейских столицах. На него работали тысячи рабов и десятки тысяч наемных служащих. Ему нравилось занимать важные общественные посты, входить на правах председателя в правления попечительских обществ. Все это увеличивало его славу и влияние. Он нанял известного английского архитектора, который выстроил ему в Хато де ла Крус огромную виллу, не хуже императорского дворца. Он имел связи на самых верхах как в Гаване, так и в Мадриде, и когда губернатор провинции, в ответ на жалобу одного из фермеров, издал предписание отказаться от участка, на который Эстрадес беспардонно наехал, дон Хоаким размашистым почеркам начертал гусиным пером поверх губернаторского указа «Importa una mierda» 3 3 (исп.) здесь , «Насрать».

Он был хитер, жаден и похотлив, как павиан. Люди его достатка и положения выписывали самых изысканных куртизанок из Европы. Дон Эстрадес приходовал местных рабынь, как собственных, так и соседских, работниц своих фабрик и, вообще, считал допустимым взять любую женщину по праву земли. Его не останавливал не собственный брак, ни чужие узы. Из неуемного сатира он мог превратиться в изысканного ловеласа, если предмет того стоил. Но там, где можно было обойтись без церемоний, Эстрадес предпочитал действовать нагло, быстро, не считаясь с приличиями.

От обманутых бывших патронов, партнеров, соседей-фермеров, многочисленных должников, конкурентов по табачной коммерции, до мужей-рогоносцев, униженных сотрудников и просто людей, случайно оказавшихся на пути табачного барона в недобрый час, – очередь недоброжелателей Эстрадеса казалась бесконечной. Похоже, он успел насолить всем. После трех недель расследования инспектор Барилья пришел к неутешительному выводу: стрелять в Эстрадеса мог кто угодно.

Знающие люди в Гаване, едва прослышав о покушении, связали его с отказом Эстрадеса выступить на стороне мятежников с востока. Ходили слухи, что те, якобы, присылали своих эмиссаров, в надежде, что Эстрадес возглавит революционное движение на западе страны и тогда, в назначенный час, Куба вспыхнет повсеместно. К нему прислушивались многие плантаторы. У него хватило бы влияния, связей и средств. Но Эстрадес послал их подальше. Политика его не интересовала. Обладая безразмерным кредитом в Банке Испании, он с большим удовольствием ссужал деньги соседям-фермерам, покупал для них скот, плуги и семена. А затем с не меньшим удовольствием отбирал за долги их земли и дома.

Понимал ли Эстрадес, что поступая таким образом, он играет на руку англичанам, или они использовали его вслепую? Выращивали своего крысиного короля, который передавит всех своих сородичей поменьше и расчистит пространство. При королеве испанской Изабелле Банк Испании настолько погряз в иностранных кредитах, что фактически перешел в собственность богатейших английских родов. И если так, то все земли, отошедшие Эстрадесу, можно было считать английскими.

Барилья не знал, опустился ли табачный барон до последнего – девятого круга. Туда, где вместе с Иудой и Брутом, суждено мучатся государственным изменникам. Многочисленные встречи, на которые обрек себя инспектор в эти несколько недель, привели к тому, что он ощутил переутомление, опустошенность, апатию. И потерял здоровый сон. По ночам лица людей, каждый из которых мог стоять за покушением, выстраивались вокруг него в невообразимой карусели. Они смотрели на него. Они толкали его в спину, а когда он поворачивался, трясли перед ним большими пальцами и смеялись, как ученики валенсийской гимназии сорок лет назад. Помимо них ему снились потные бедра гаванских шлюх, лошадиные морды с глазами на выкате и воздух, настолько жаркий и влажный, что его можно было резать ножом, как желе.

Ранним утром он проснулся от настойчивого стука метрдотеля. В телефонограмме из управления полиции сообщалось, что дон Хоаким Салидо де Эстрадес скончался прошедшей ночью.

Если верить фамильным преданиям, то первый свой «шедевр» Кристобаль Алиендэ создал, когда ему исполнилось три с половиной года. Воспользовавшись тем, что няня задремала, он выбрался из кроватки, пересек на четвереньках ковер и в камине, по счастью холодном, подобрал уголек. Закатное январское солнце наполняло комнату необыкновенно мягким светом. На столе благоухала ваза с асфоделиями. И солнечные лучи проецировали ее силуэт на стену, рядом с няней. Кристобаль обвел эту тень углем, не сильно беспокоясь по поводу дорогой драпировки.