Андрей Пейота - Хэм

– А кому этот памятник? – спросит чуть захмелевшая девушка. Еще девочка совсем, но уже старающаяся походить на мать и ее шлюховатых подруг чуть за тридцать.

– Да, парню какому-то. Писателю, наверное. Тебе не всё ли равно? Знаешь, у тебя глаза такие красивые, я тебе это говорил? – ответит парень рядом на скамейке. От него пахнет дешевым пойлом, он нагловат и целеустремлен.

– Да говорил.

– А еще губы там… (*он пододвигает голову ближе*) Ресницы, брови (*почти вплотную*), ямочка на щечке (*он на «финишной прямой»! ). И…и…и…

И им плевать. У них свои дела. Род человеческий нужно продолжать. «Сникерсни». «Йоу». «Make fuck, not war», или как-то так.

За столом с Инной они были не одни. На его противоположной стороне уже сидел Кошкин. Парень ни то чтобы высокий, ни то чтобы из коротышек, но коренастый и напористый, а именно такие революции всегда были по душе. Она их балует. В бытность свою, он кое-как умудрился получить высшее образование, со второго раза, на химическом факультете. Его выгоняли, не с треском, больше как-то шипом и шепотом, аккуратненько так, за организацию митинга на площади Столицы. Сейчас, в группировке «Воля», он числился подрывником. Никто не умел, как он, из куска хозяйственного мыла, пластилина собственного изготовления и наручных часов, купленных в переходе смастерить добротное взрывное устройство. Кошкин пользовался какими-то допотопными чертежами, времен царизма, оттого у него получались крайне старомодные бомбы, но вполне себе действенные. Тикающие, изящные, с синими и красными проводами – производили впечатление, и действовали безотказно. Он был единственным из всей группировки, кто успел побывать в местах заключения. Ну, как «побывать» – успел спрыгнуть с поезда в нужный момент.

Комдив нашего подразделения Гольце, сказал быть с ним поосторожней. Есть мнение, что вся эта история с поездом была придумана полицаями, и он завербованный агент. Никому нельзя доверять. Времена…

И вот не ясно, чем можно подкупить такого старого и яростного противника монархизма. У него ведь кроме этой тертой кожанки и армейских сапог на земле и нет никого. Такого запугать сложно, думал Хэм, но надо быть настороже. Других подготовленных подрывников в Столице сейчас нет, сплошь засланные казачки, или ссыкуны в очочках, что только перед девчонками красуются тем, как они показывают средний палец на плакат Дамира. Такие к войне не готовы. А это уже война, пусть и партизанская, пусть и городская. Автоматы у стражи настоящие, приклады крепкие, и мысли, как бы ловчее тебя скрутить, кинуть в застенок и раздавить. Кошкин – не худший вариант.

– Ну, как настрой, командор? – спросил Кошкин со своим привычным прищуром на левый глаз, и мерзенькой улыбочкой. Его рука в этот момент тушила сигарету. Во влажном воздухе кухни повис сизый дым, а над ним – топор.

– Как всегда – отмеветил Хэм. – Сам-о чего в такую рань поднялся?

– Что значит чего? Мне хочется знать, когда вся эта крысиная возня закончится, и желательно, во всех интимных подробностях.

Инна со скрипом открыла ветхую деревянную форточку. Осенний ветер пронзил спящую квартиру, и она перекрасилась в более синий оттенок. Топор упал.

– Все встанут, потом на собрании все и скажу. Такие вещи на голодный желудок обсуждать – язву зарабатывать – ответил командор Хэм, затем перевел взгляд на Инну, снимавшую фартук – Француз с Анной нам что-нибудь принесли?

– Что-то точно. Вон там в коридоре тубус стоит черный – Инна указала на темное пятно за дверью.– Французу вчера бровь разбили, и голову, похожу стрясли. Анна говорит на постового наткнулись, из тех, что его в прошлый раз принимали. Он пытался их задержать, где-то на углу 8-ой и 9-ой улицы. Фран только дернулся, тот ему прикладом и шибанул – Инна вздохнула. – Эти сволочи сейчас на приклады накладки чугунные отливают, додумались, как свинство своё прикрывать. Вроде и слегонца прикладом двинул, а у парней потом синдром вождя, лежат по диспансерам, кукушками летают. Ты слышал про подростка на прошлой сходке, которого опознать после облавы не смогли? Лежал такой, красивый, без зубов и половины щеки. Класс, просто! Экстремисты. Подонки… ну подонки…

К концу этого монолога, Инна говорила все тише, все медленней. По окончании она просто закурила сигарету из красной пачки Кошкина, и тихонько отпила чай с бергамотом, периодически вздыхая. В этих вздохах была каждая мать, что расклеивает черно-белые объявления по подъездам бесчисленных пятиэтажек. В этих вздохах были все дочери, не вернувшиеся домой, после собраний политических кружков. В этих вздохах была она, но не живая, сидящая сейчас здесь. В них она лежала на мостовой, без зубов и щеки, под взглядами широко открытых глаз прохожих, и мерцание проблескового маяка скорой помощи, которая находилась здесь уже больше для проформы, нежели по своему назначению.