Татьяна Свичкарь - Уходить будем небом

Когда шторм – я всегда смотрю на это место издали – к мысу и вовсе не пройти. Самые большие волны катятся именно тут, по мелководью. И ударяются о подножья гор – тропы совсем не остаётся.

Самая большая авантюра в моей жизни – вернее, не только моя, наша с дядей Володей, заключалась в том, как он учил меня преодолевать страх. Когда дядя обнаружил, что я, большая уже особа, взрослая, двадцати с лишним лет, выросла робкой до одури, не могу постоять за себя, теряюсь перед хамами, а соседка по комнате в общежитии —властная девица из многодетной семьи – вообще довела меня до кондратия, сделала безропотной и тихой мышкой, уступающей во всём (я заканчивала институт тогда, и на лето приехала к тете Лизе и дяде Володе), дядя Володя, смешной, какой-то весь квадратный, с длинными усами своими похожий на кота из мультипликационных фильмов, посадил меня напротив себя и спросил, чего я боюсь больше всего. Мне хотелось сказать – Галину, но это было стыдно. И я вспомнила, чего действительно боюсь иррационально, как чудовища.

– Я боюсь моря. Ночного моря. Никогда не стала бы нырять ночью. И боюсь того места у отмели, где начинается бездна.

Дядя Володя пошевелил усами. И на следующую ночь мы там ныряли. Да ещё какое тогда на море было волнение! Дядин приятель, старый рыбак, обозвал нас придурками. Представьте. На море шторм. Время – первый час ночи. Пётр Иванович довёз нас до условленного места, отвернулся и от негодования закурил. Дядя Володя невозмутимо раздевался. Я визжала:

– Я утону! Сейчас холодно – я простужусь! Тетя Лиза вас будет ругать! А вдруг там… акулы?! А вдруг там какой-нибудь вход в другое измерение? Ой, мамо…

Мы прыгнули в волны, держась за руки. Конечно, у нас были фонари. Дядя Володя направил луч своего вниз, на дно… Это было то же море, и те же разбуженные рыбы. И та же игра света – сетка, колышущаяся на песке – метрах в тридцати под нами.

Словом – это был мой ласковый, добрый, почти дневной мир, и скоро я уже совсем забыла о ночи, о шторме – там, наверху. Я дивилась новым цветам и оттенкам, появившимся сейчас – холодным цветам, вместо тёплых дневных. Мне казалось, что мы находимся в подводной комнате, которую освещали – путь не лампы, но фонари. А по углам теснилась темнота.

Потом, когда мы всплывали – дядя Володя просто сжал моё запястье и показал – наверх, мол – там была уже приличная волна, и меня нехило приложило грудью о борт лодки. И холодно было, и Пётр Иванович спрашивал, видели ли мы, сумасшедшие, там, на дне, хоть одну рыбу приличных размеров?

А дома Лиза разводила руками беспомощно и несла нам такой горячий суп-харчо, что, кажется, он кипел в тарелках, обдавая жаром лица. Назавтра на пляже, над будкой спасателей плясал на ветру чёрный шар – знак того, что шторм силён, и к воде приближаться нельзя. Море разыгралось не на шутку.

Но с этого дня я уже ничего не боялась.

– Ну, так что? – спросил человек в чёрной шляпе, – Пойдём?

– Маньяк, – подумала я.

…А ещё я нашла в тех краях крепость. После той ночи я все тропинки излазила, ведущие на мыс. Утром отдыхающие тянулись к тому участку пляжа, что прямо напротив посёлка. Река Ахо впадает там в море. Это сказочно красиво, когда идёшь и смотришь издали: сливаются две синевы… Тонкая стрелка реки и – земля обрывается, дальше до горизонта – безбрежная синева моря. Я выбиралась из этой толпы праздных, поворачивала на набережную и размеренным шагом шла мимо, мимо, мимо… Мимо сахарной ваты, облаком растущей на палочке в руке торговца. Мимо открывающихся кафе – где ещё пусто, только девушки протирают столы, расставляют стулья. Мимо торговых палаток, где продавцы открывют ящики с ракушками, раскладывают бусы, шкатулки, кремы «для» и «от» загара, невесомые платки и парео, мыло ручной работы, надувные круги, ласты, резиновые тапочки – всю эту курортную ерунду. Шла мимо попугаев ара – расписных мучеников, прикованных цепочками к железной жёрдочке – в ожидании бесконечного знойного дня, и тех, кто пожелает с ними сфотографироваться. Мимо фисташкового мороженого в вафельных стаканчиках и копченой барабульки. Мимо гастарбайтеров, спешно докрашивающих на пляже кабинки для переодевания. Мимо ребят из летнего лагеря, визжащих в своём лягушатнике – им кусочек моря отгородили верёвками с поплавками… мимо… мимо…

Мимо полосатых гор – над морем они резко обрываются. Их осыпающиеся склоны являют чёткие светлые и темные полосы… И ещё склоны собраны в каменные складки. Кажется, что горы надели складчатые полосатые юбки. Потом горы отступают, давая место маленькому пляжу и базе отдыха, тонущей в зелени. Турбаза ещё советской поры, как сейчас принято говорить: «совковая». Господи, как я ненавижу эти сравнения с Турцией и Египтом! Здесь всё совковое, а там… Я скажу по-другому – база из прошлого. Небольшой бассейн здесь так и не отремонтировали, в нём стоит затхлая вода, и водятся лягушки. Но сколько вокруг цветов, роз! На клумбах и не только. Много роз, вьющихся по стенам корпусов, оплетающих беседки. А какой запах! Вы замечали когда-нибудь, что розы пахнут малиной? В июне тут ещё благоухают катальпы, белые цветы слетают с них, и как мотыльки кружатся в воздухе.