Аньес Мартен-Люган - Однажды я станцую для тебя

– Что случилось, Ортанс, ты одна? – удивился он.

– Он скоро придет.

Мы чокнулись. Каждый из нас с восторгом предвкушал этот вечер.

– Ну вот, легок на помине, – пробормотала Бертий.

Действительно, Эмерик вошел в ресторан. Вид у него был озабоченный, и я беззвучно спросила у него, что случилось, но он дал мне понять, что все в порядке. Эмерик пожал руку мужчинам и перегнулся через стойку, чтобы поцеловать Бертий. Потом обменялся жарким поцелуем со мной. Ресторан Стефана был единственным местом в Париже, где он не опасался, что нас засекут.

– Что-то тебя не было в последнее время! – заметил Стефан. – Горишь на работе?

Эмерик уже не удивлялся неуместным вопросам мужа Бертий, который обладал раздражающей способностью забывать о нашем положении.

– Не слишком, – ограничился скупым ответом Эмерик.

Сандро прыснул, Бертий недовольно хмыкнула.

– В любом случае буду рад накормить вас сегодня вечером!

Он решил проверить работу, кипевшую на кухне, и нахмурился:

– Ладно, я пошел. Дорогая, я присоединюсь к вам позже.

Он, насвистывая, вернулся к готовке, и как только он снова стал к плите, мы услышали его возмущенный голос:

– Что за дела, парни, я оставил вас на пару минут, и тут уже полный бардак!

Меня растрогал полный нежности и любви взгляд, которым окинула его Бертий. Я почувствовала, как рука Эмерика гладит меня по спине, и подняла на него глаза. Он ласково улыбнулся мне:

– Все хорошо?

– Да, я счастлива, что мы сегодня вечером здесь. А ты как?

– Нормально, не беспокойся.

Бертий вышла из-за стойки и махнула нам рукой. С бокалами в руках мы пошли за ней, лавируя в заполненном зале между столиками и пробираясь к своему. Пока мы ждали, чтобы нам принесли заказанное, Эмерик расспрашивал Бертий о детях. К моему удивлению, она отвечала ему вполне дружелюбно, а потом и все более увлеченно. По сути, это было единственное, о чем они могли говорить на одном языке, поскольку Эмерик мгновенно подхватывал тему домашних заданий, или записи в коллеж, или вечернего сидения с детьми, то есть всего, что касалось семьи и повседневных забот, которые он знал там, в другой жизни. Было так странно чувствовать себя исключенной из их беседы, мы не совпадали по фазе, и я сознавала, что так будет всегда, ничто и никогда не изменится. Бертий не задавала прямых вопросов насчет его детей, но ей все равно удавалось выводить Эмерика на эту тему. Впрочем, она была достаточно тонким человеком, чтобы не ляпнуть что-нибудь невпопад. Зачем она это делала? Хотела донести до меня некую мысль? Зря старается. Мне известно, что у нее есть семья, муж, дети, и у Эмерика тоже семья – жена и дети. Я слушала их вполуха, болтала обо всякой ерунде с Сандро и приходила к окончательному выводу: Бертий терпит наши с ним отношения, но она их не одобряет и никогда не одобряла.

Если не считать последнего времени, она обычно избегала прямой конфронтации. До меня постепенно доходило, что три года она терпела, сдерживалась, даже старалась показать мне, что Эмерик ей нравится. Я вспомнила, как бесстрастно она выслушала мои объяснения насчет нашей с Эмериком связи. Я была слепа, а может, просто предпочла зажмуриться, чтобы защититься, чтобы отгородиться от реальной ситуации. Сегодня передо мной предстала голая правда. Как она, замужняя женщина, мать семейства, несгибаемая, словно само правосудие, могла принять тот факт, что я – любовница женатого мужчины? Наверняка она всякий раз ставит себя на место жены Эмерика, и сейчас, разговаривая с ним, в душе любопытствует, где она , что ей известно, и переживает за нее , а вовсе не сочувствует мне. То, как она с ним общалась, было лишь внешним проявлением вежливости. На самом деле она его не выносила, ненавидела и презирала. Эти ненависть и презрение наверняка зашкалили, когда он непринужденно положил руку мне на бедро и ласково посмотрел на меня. Она едва не испепелила его взглядом, но Эмерик этого не заметил, ведь он знал ее не так хорошо, как я. А я едва не задохнулась от злости. Кто дал Бертий право судить нас? Ей повезло встретить в двадцать пять лет милого, внимательного мужчину, и с тех пор все в ее жизни стало просто и ясно, ей уже не нужно предаваться мучительным размышлениям. Она, что ли, считает, будто я сознательно решила влюбиться в несвободного мужчину, который любит меня? Муж и сыновья обожали Бертий, она никогда не знала, что такое одиночество. Я догадывалась, что жизнь не каждый день кажется ей медом, но это вовсе не давало ей право осуждать меня, считать эгоистичной гадиной, разбивающей семью и к тому же надеющейся, как последняя идиотка, что однажды он бросит жену ради меня. Как же это все банально. И почему именно сегодня она проснулась и решила так явственно выразить свое неодобрение? Почему не сделала этого раньше? Зачем поворачивать нож в ране? Тыкать меня носом в дерьмо? Конечно, я знала, что моей жизни не позавидуешь, что она у меня скорее жалкая и грязная. Но это моя жизнь.