Мария Сараджишвили - Аджабсандал

Торнике от нечего делать рассматривает надгробия.

– Ой, смотрите, – кричит он обрадовано, – тут, наверно, вор в законе похоронен! – и указывает на внушительный памятник человека, под которым стоит только имя «Заза».

Циури и Элла смотрят в указанном направлении. Первая со значением цокает языком, оценивая величину затрат. – О-о-о, сразу видно, уважаемый человек. И ему вино надо, и сигареты, если остались.

– А что, тетя Циури, вы его тоже лично знали? – удивленно взглянула на нее Элла, которую кажется, раздражают чересчур частые незапланированные отступления от цели.

– Да нет, деточка, что ты говоришь! – машет на нее руками Циури. – Где я, а где вор в законе? Просто почему не сделать приятное хорошему человеку? – и отбирает у Торнике пластмассовую бутылку. – Его вон сколько людей уважали, какие деньги вложили!

У Торнике дрожат ноздри от внутреннего смеха. Он вежливо трогает тетушку за руку.

– Посмотрите туда! Там какой-то профессор похоронен. Может налить ему за компанию. С понтом алаверды. От нашего стола вашему столу.

– Ох, оставь, пожалуйста, – сердится глава «святого дела», – обойдется этот бумажный червяк и без нашего вина!

Инцидент исчерпан и все трое идут дальше.

Перед ними возникает семейная могила с огромной доской, на которой значится, что здесь покоится семья Апциаури: отец, мать и трехлетняя дочь, погибшие в автокатастрофе.

Торнике, пробежав надпись глазами, с восхищением рассматривает барельеф белого ангела, поднявшего голову к небу.

Циури, долго шевеля губами, наконец-то одолевает длинный текст на мраморе и начинает всхлипывать.

– Бе-едная девочка! Мамина радость!… Это куда Бог смотрит? Вай. Вай… Почему такая старуха, как я, не умерла вместо тебя?

Потом, вытерев непрошенные слезы, Циури резко поворачивается к виноноше – Торнике и командует голосом бригадного генерала:

– Давай все вино сюда! – и царским жестом опорожняет остаток бутылки со словами. – Аха, вот вам! Спите спокойно, мои золотые.

Затем Циури как-то буднично говорит Элле:

– Вот и все, дорогая моя Элико, можно идти домой.

– Как домой? – не поняла племянница, – мы еще не дошли до дедушки и бабушки.

– Эх, – отмахнулась от нее Циури, – какой смысл идти туда по такой жаре, да еще и с пустыми руками. Вина нет, свечек тоже.

– Может, все-таки дойдем, посмотрим, – запротестовала Элла. – Нам уезжать скоро…

Циури одарила ее снисходительным взглядом, будто та сморозила несусветную глупость:

– А что там смотреть? Это вам не сериал по телевизору. Тут надо дело делать. А то, считай, напрасно пришли.

И она решительно поворачивает назад, не слушая никаких возражений. Но тут же предлагает компромисс:

– Лучше завтра 2—3 литра вина на запас возьмем, помидоры, огурцы и снова придем на целый день. Мы сегодня итак большое дело сделали – чужих людей помянули. Значит, и наших кто-то помянет.

Элла, поняв, что тетю не переспоришь, обреченно замолкает. И все трое идут в обратном направлении, снова петляя среди чужих могил и треснувших от времени надгробий. Ритуал, он превыше всего.

Разгар рабочего дня. Вокруг одного из подъездов на Плеханова стоят кучками люди, ждут выноса. Время от времени кто-то с улицы заходит в подъезд и через некоторое время присоединяется к одной из группок ожидающих.

Всем присутствующим ясно: этот человек только что сделал «круг почета» вокруг гроба именно по часовой стрелке и теперь скучающе изучает место и действующих лиц вокруг. (Заметка для неосведомленных: направление обхода тоже имеет огромное значение в ритуале панихиды.)

Ближе всех к подъезду стоит группа пожилых женщин. Это, скорее всего, соседи.

– … Ох, как не вовремя умер Вахо! В Великий Пост! Хоть бы до Пасхи как-нибудь дотянул, – сетует одна из женщин, слегка ударяя себя по щеке натруженной рукой с остатками маникюра. – Придется теперь накрывать постный стол. Грибы, рыба нескольких сортов, пхали, лобио. А люди с келеха уйдут голодными. Куда проще зарезать барана и сделать чакапули, наваристую шилу и так далее. Дешевле сядет.

– Да, – закивала другая домохозяйка, – уже подсчитывали – мясной стол легче накрыть, чем постный.

– На сколько человек делают келех? – поинтересовалась третья.

– На 80, – с жалостью откликнулась первая, видимо самая посвященная. – Только свои люди сядут. С деньгами туго. – И пустилась невесело анализировать. – Э-э, куда мы идем? Не тот уже стал Тбилиси, не тот! – Глаза рассказчицы моментально потеплели и в голосе послышались нотки восхищения. – Помните, при Брежневе какие келехи были! – Качает головой, погружаясь в приятные гастрономические воспоминания. – Обязательно осетрина, икра двух сортов. Где теперь такое?