Герберт Грёз - Зов неизвестности

– Чего? – Берт изумленно посмотрел на меня поверх очков и подошел вплотную. На его руках заиграли мышцы. – Повторите, что вы сказали?

– Это же кладбище, Берт!

– Так, – он взял себя в руки и спокойно выдохнул. – Во-первых, это уже не кладбище. Если кто и побеспокоил, как вы сказали, души, то это был не я. Все уже украдено до нас. Во-вторых, вы всерьез верите, что все эти палки и доски – гарантия покоя на Том Свете? Что это и есть мост к спасению души? Бросьте, Виктор! Вы что, в Бога не верите?

– Как раз-таки верю. И именно поэтому трепетно отношусь к христианским святыням!

– Эммм… А где вы здесь видите святыни? Единственная святыня, которую реально можно поругать и осквернить, находится здесь, – Берт ткнул меня пальцем в грудь. – И у большинства она изгажена настолько, что никакими свечками и висюльками уже не очистить.

– Но это же… А как же традиции, обряды?

– Вы – язычник, раз традиционные верования для вас дороже Истины.

– А вы… вы…

– Да. Гугенот недорезанный. И что вы мне сделаете? Предадите анафеме? Вы думаете, что я сектант и еретик, а на деле ересь проповедуете вы. Да еще к тому же рассуждаете, как средневековый схоласт. Да. Ладно, а теперь не мешайте мне, раз уж не помогаете. А к этому разговору мы еще вернемся. И вот еще что. Извините меня и не сердитесь, пожалуйста. Тема немного щекотливая.

И он снова занялся разбрасыванием этого отвратительного хлама, то хватаясь за фотоаппарат, то рассматривая альбом. Наконец он достал из рыхлой земли череп, покрытый какими-то бурыми пятнами, пробормотал «увы, мой бедный Йорик» и встал, отряхиваясь.

– И здесь ничего. Ладно, идем дальше.

– А что вы положили в сумку?

– Вот, смотрите, – и Берт показал мне какую-то овальную штуковину, темную и ржавую.

– А что это?

– Реликвия. Продам ее на блошином рынке, – он вдруг рассмеялся. – Шучу. Рассмотрите ее подробнее и хорошенько запомните. Она пригодится в расследовании. Правда, не в этом.

Я все больше терялся. Конечно, у него опыт в подобных делах и огромный багаж знаний, но мне-то тоже было интересно! А он как назло разыгрывал из себя Холмса и молчал, снабжая окрестности сизым дымом.

Мы переместились к полуразвалившемуся сараю, в котором, как ни странно, на стенах еще висела кое-какая утварь.

– О, а вот это уже интереснее, – заметил Берт, осматриваясь по сторонам. – У вас есть фонарик?

– Продавцы унитазов не носят с собой фонари, – сухо ответил я.

– А зря. В глубинах этих устройств порой такое можно найти… К тому же, вы уже не работаете продавцом. Да. Ладно, будем осматриваться на ощупь. Я-то куда смотрел, старый осел? Все взял, а про фонарик забыл, – так что-то бормоча, Берт изучал обстановку.

Я же заскучал. Честно говоря, мои ожидания совершенно не совпадали с реальностью. Вместо того, чтобы погрузиться с головой в решение мистических тайн, мне пришлось довольствоваться лишь ролью наблюдателя.

– Чего же вы стоите, Виктор? – пыхтя и отдуваясь, спросил Берт. Он только что снял со стены старый велосипед, для чего ему пришлось изрядно постараться. – Помогите же мне!

– Зачем вам этот древний бициклет? Его даже нет на рисунках!

– Его-то нет, а вот кое-что на нем есть. Да что с вами? А! Понимаю, вы не знаете, с чего начать. Поэтому и считаете себя бесполезным созерцателем. Послушайте, друг мой, вы что, забыли свое детство?

– К чему вы это?

– А к тому. Вы же не сразу после рождения умели писать, считать и водить машину, так? И я вот тоже в свое время даже на горшок садиться не умел. Но я наблюдал, подражал, спрашивал. И пришло время, когда я сам стал генератором знаний, и теперь другие могут смотреть, наблюдать за мной и спрашивать. Взрослый, Виктор, отличается от ребенка только размером биомассы. Если вы не перестали учиться и постигать новые вершины, то вы еще дитя.

– А если перестал?

– Тогда я спою по вам гимн «Вот уж многие святые отошли к тем берегам» и предам вас земле, ибо вы умерли.

– По-вашему выходит, что человек или ребенок или труп?

– Точно! К сожалению, мне приходится встречать сотни живых трупов среди людей. Они вроде ходят, таращат глаза и даже что-то жуют и издают звуки, похожие на человеческую речь, но это мертвецы, Виктор. Они перестали учиться, радоваться новым открытиям, а что самое страшное, mon ami, – они перестали этого хотеть.

Я в очередной раз поразился словам Штольца. А еще его умению рассказывать в двух словах философские трактаты, не отрываясь при этом от дела. Он прав, наверное… Но это было очень сложно принять. Он кромсал мои жизненные устои, как портной, вырезая из цельного куска ткани заготовку для нового платья. Этот бродяга-ученый наносил точные удары по самым столпам, по капитулам моего миропонимания. И я вдруг почувствовал гордость за себя, за то, что мне выпала честь жить в одно время с ним.