Дарья Гущина-Валикова - Не путать с Доминиканской Республикой. Повести и рассказы

– А что, я люблю читать Сергеева! – демонстративно заявила на днях моя тётка в ответ на такие нападки. – Почему мне должно быть стыдно в этом признаться? Отчего это одним можно любить детективы (вспомни, сколько великих людей признавались!..), другим – фантастику или каких-нибудь «Безобразных герцогинь»…

– «Безобразная герцогиня» – не из той оперы, – машинально вставила я. – Это – Фейхтвангер.

– Да? И о чём она тогда?

– Ну… о несправедливости.

– Тогда – эту, как её? – графиню де Монсоро или там Анжелику какую-нибудь, – ты понимаешь, о чём я!.. Так почему мне, например, нельзя читать вместо всего этого Сергеева?

– Да на здоровье, кто тебе мешает?

– … по крайней мере, хоть узнаёшь, как там люди живут! Ведь у него ж не как в «Правде». И не понаслышке: сам не просто бывал – жил, работал! Знает, о чём пишет – не то, что все эти…

– Ну разумеется, разумеется…

Я выбираюсь на Садовое, где у поворота на улицу Герцена мне приходит в голову: а не пойти ли прямо сейчас на Суворовский, да и забрать сразу эти дурацкие письма? Трать из-за них потом полдня!

Правда, телефона мадам Сергеевой у меня нет – не догадалась взять, сама виновата. Забыла, как однажды уже посылали туда зачем-то – и как пришлось поцеловать закрытую дверь. И всё же решаюсь рискнуть, поворачиваю и иду пешком через всю улицу Герцена – мне всегда проще прошагать хоть пол Москвы, чем связываться с транспортом. Мрачные прохожие ёжатся и поднимают воротники, мне же от быстрой ходьбы даже жарко.

Войдя в подъезд, поднимаясь на четвёртый этаж. С лифтом я тоже стараюсь не связываться, и в этом моя постыдная тайна: кто боится высоты, кто – крови, а я – замкнутого пространства. На звонок, слава богу, слышатся шаги. В дверях возникает силуэт стройной женщины, которая смотрит на меня со сдержанным интересом.

– Здравствуйте, Анна Фёдоровна. Извините, что без звонка! Я – Марфа Морокова. Ариан…

– Марфенька! – с неожиданной радостью восклицает та и поспешно вводит меня в прихожую. – Заходи, заходи скорее. Это же надо, как выросла – на улице б ни за что не узнала!

– Я только за письмами…

– Нет уж, посиди хоть чуть-чуть, дай я на тебя погляжу.

Я покорно даю себя раздеть и усадить в большой комнате, на очень мягкий диван. Она устраивается рядом в кресле – что называется, хорошо ухоженная, выглядящая куда как моложе своих сорока с лишним. У неё, кажется, тоже плохо топят: она закутана в настоящее, не вязанное пончо – небось, ещё Сергеев привёз ей его из Чили лет пятнадцать назад (он бывал там несколько раз до переворота).

– Хорошенькая, – приходит она к выводу. – Только вот на Наташу не очень похожа, больше на отца. Сколько тебе лет – восемнадцать, девятнадцать?

– Какое! Двадцать уже.

– Так, значит, я тебя целую вечность толком не видала!

Я-то смутно помню её – светловолосую молодую красавицу, смешливую и чуть жеманную, когда наши семьи снимали одну избу летом на Смоленщине. Как ещё всё пыталась привести мои лохмы в божеский вид – а может, это было в другом месте и вовсе не она?..

На стене акварель – любимая адрианова Венеция. В остальном же, в этой комнате с фортепьянами, портьерами и подсвечниками никакого его незримого присутствия не ощущается – выветрился давно и начисто.

– Где ты учишься?

– В Историко-архивном.

– О, прекрасно. На вечернем?

– На заочном.

– Я ведь тут совсем случайно узнала, что ты – у Сергеева. Он хоть не очень тебя загружает?

– Нормально.

Она, слегка помявшись, интимно понижает голос: – Ну, как ты, вообще, теперь?

Я жалко пожимаю плечами: – Маргарита меня пасёт.

– Она замуж не вышла?

– Нет.

– Конечно, теперь ты у неё одна, – вздыхает она, и после некоторого молчания продолжает, не поднимая глаз: – Когда с Наташей это случилось, я была просто раздавлена! Илья – всё-таки другое дело, он всю жизнь себя не берёг – при больном-то сердце! Но она, такая молодая… Действительно, – гром среди ясного неба! Я и на похороны тогда не поехала – чтобы помнить её только живой. Какая она была в юности – тургеневская девушка! И после… Маргарита – совсем другая. Ты прости, тебе это, наверно, тяжело слушать…

– Да нет, что вы, – глупейшим образом бормочу я в ответ.

Она расспрашивает о деталях. Я отвечаю.

– Ты извини меня, ради Бога, – снова повторяет она, и я снова поспешно говорю ей какие-то слова, означающие, что – не за что.

– Да, когда-то мы часто общались. Вы с Катей были совсем маленькими.