Сергей Миронов - Домочадец

На мгновенье Вальтер задумался. Он погасил толстый окурок и придвинулся ко мне.

Вдруг он жалобно посмотрел на меня и прижал к себе крепкой ладонью:

– Полагаю, скучать тебе здесь не придётся. В мансарде можно сделать мастерскую. Кстати, я купил тебе мольберт.

Мы обошли с ним пустой, пахнущий свежим ремонтом дом. Внутри Вальтер осуществил грандиозную перепланировку. У коммунальных проектировщиков его дизайнеры отвоевали максимум жизненного пространства. Дом наводняли пастельные тона. В лучах мягкого искусственного света мы шли, скользя по паркетному полу, почти плыли (представил я непроизвольно), как рыбы в дорогом переливающемся аквариуме. Вдруг мы сталкивались с нашими чёткими отражениями в незаметных встроенных зеркалах и, сами того не замечая, замирали в шаге от своих двойников, которые удивлённо ухмылялись, глядя нам прямо в глаза.

– Здесь было три комнаты, – рассказывал Вальтер, прохаживаясь по залу первого этажа. – В этих комнатах ютились две семьи и больной старик. Они пользовались одной кухней. Туалет тоже был один на всех. В другом крыле две семьи жили в таких же условиях. – Вальтер озабоченно осмотрел светлую комнату, представляя недавние масштабы коммунального безобразия, в котором прозябали покорные жильцы дома № 5 по Морской улице. – Впрочем, жизнь у них началась только сейчас. Я переселил их в новые квартиры, а госпожу Игнатьеву взял к себе в домохозяйки.

Квартиру Крёпке Вальтер удачно вписал в общий проект дома. Если бы не экскурс в историю, которому Шмитц посвятил первый день моего пребывания в доме, я бы не догадался, что до войны здесь жили две семьи. Небольшой просторный дом, казалось, всегда был предназначен для одного хозяина. Прежде чем решиться на соединение квартир, Вальтер разослал письма в Восточно-Прусские землячества в надежде хоть что-нибудь узнать о судьбе соседей. Послал он запрос и в Кёнигсбергский дом в Дуйсбурге. Однако вразумительных ответов не получил. Было только предположение, что кто-то из Крёпке (возможно однофамильцев) эмигрировал в 49-м году в США из Магдебурга.

Сказать, что Вальтер активно разыскивал Алоиза, было бы неверно. Всё-таки тёплых чувств он к нему не питал. Конечно, он мог приступить к розыскам Алоиза во времена, когда был моложе и переселенцы из Пруссии ещё не разлетелись по свету, потеряв надежду на возвращение в родную провинцию. Но в пору поисков своего места на новой земле Шмитц всецело был занят утверждением собственной личности и любых отклонений от намеченного курса старался избегать: будь то переживания по поводу потерянных родителей, родины, друзей, знакомых…

Последний раз Вальтер видел Алоиза в феврале 45-го. Влекомый решительной матерью к поезду, уходившему в Кёнигсберг, он мелко трусил по людному перрону с нехитрыми пожитками за плечами. Тогда уже никто не сомневался в скором падении города. Гауляйтер покинул крепость, но его истеричный голос каждый день вырывался из радиоэфира с призывами стоять до конца. Мобилизованные в Фольксштурм отцы Вальтера и Алоиза не подавали о себе никаких известий. В тридцатитысячном воинском контингенте, оборонявшем крепость, начались брожения. Фронт приближался к городу. Вырваться из Кёнигсберга можно было единственным путём – морем с военной базы в Пиллау. Но простым людям добраться до моря было непросто. Гражданское население эвакуировали в последнюю очередь, когда промышленников и банкиров уже не было в городе, объятом паникой. Пустые, в спешке брошенные виллы знати величаво и грустно возвышались над зимним бушующим морем. С ранних лет Вальтер не решался приближаться к этим домам и лишь бросал боязливые взгляды в сторону неприступных имений. Теперь он мог сколько угодно бродить в заваленном снегом царстве рухнувшего благополучия. Во дворе, обнесённом искусным кованым забором, Вальтер кружил вокруг бронзовой скульптуры (мальчик с рыбой в руках) и вспоминал, что в этом саду известный архитектор любил читать Allgemeine Zeitung за чашкой кофе. Утром, когда Вальтер шёл в школу, к этому дому подкатывал чёрный глянцевый Mercedes, и седовласый господин заканчивал свой завтрак, откладывал газету и садился в машину, а шофёр, важно улыбаясь, закрывал за ним дверь.

За пять дней, проведённых в особняке, я стал привыкать к Вальтеру. Дом, таивший историю нескольких трагических жизней, медленно затягивал меня в свои временные глубины. Со слов Вальтера я мысленно рисовал, моделировал жизни его обитателей. Я представлял жеманного курортного фотографа, усадившего перед устрашающим объективом светловолосого стеснительного мальчика с дрожащими от волнения руками и сбившейся на бок бабочкой, я воображал на морском берегу несчастного ребёнка, пережившего смерть родных, я видел у самого моря его худую сутулую фигуру, насквозь продуваемую ветром.