Ислам - Вагабонды. Ответственность за публикацию книги взял на себя игил

Я обхожусь только одним столом, за которым ем, читаю, пишу. Он имеет зернистую фактуру и белый цвет с мелкими черно-коричневыми пятнами, хаотически разбросанными по всей столешнице. Понять, чистый ли стол, или нет, со стороны – просто невозможно, из-за чего я время от времени пробегаюсь по нему сухой тряпкой – очищаю его от крошек, оставленных после еды. Раз в неделю я стираю вещи. Мусор выбрасываю каждые три дня. Ежедневно заправляю постель. Занавески не раздвигаю никогда.

Сплю я на большом двуспальном диване. В разложенном виде он занимает фактически половину комнаты. Через тонкие щели в моих голубовато-бирюзовых жалюзи в квартиру проникают с десяток лучиков солнечного света шириной в воробьиное глазное яблоко. Они проскальзывают по измятому постельному покрывалу, цветочному орнаменту напольного ковра, белому параллелограмму электрической плиты и, едва задевая своим кончиком потолочную штукатурку, заканчиваются на складках гипсового карниза. Окна выходят на Восток. С высоты первого этажа, который возвышается над землей на целых два метра, виден угрюмый пейзаж внутреннего двора, состоящий из заброшенного автомобильного бокса, безнадежно затерянного где-то в кустах, несчастного скукоженного тополя, каких-то избитых шлакоблоков с шиферной кепкой, тесного проезда для машин и кирпичных руин с немного выцветшей белой краской, сообщающей что у кого-то с именем Костя когда-то был день рождения. Узкая, кривая дорога между моими окнами и этой дореволюционной постройкой была вся искалечена кусками асфальта – каждый размером с домашний пирог. Где-то валялась грудами щебенка, пытавшаяся скрыть несколько опасных рытвин. Двор окаймлен гнилым искривленным забором, за которым находились другие кирпичные развалины, в которых кто-то когда-то мог жить. А разрушенное здание с той самой поздравительной надписью однажды горело.

То был день труда, майское утро. В отдалении гремели марши и был слышен топот шагающей по главному проспекту города молодежи. Шли они с транспарантами и красными повязками на предплечьях. А передо мной разворачивался цирк с участием пяти мужиков в огнеупорных камуфляжах и одного топора, бьющего по заколоченным дверям под песню Break on through, импульсивно выкрикивающей из моего окна.

Напротив моей квартиры проживала нетипичная семейка. Их было трое; и их количество – это было единственное, в чем я мог быть уверен. В каких же они состояли отношениях между собой, я даже представить боюсь! Муж-жена-сын? Мать-племянник-невестка? Бабушка-дед-внучка? Холостяк-и-две-любовницы? Или просто три закадычных брата, обожающие выпить? Я склонялся к последнему варианту. И это несмотря на то, что одна из этих человеческих особей имела шестой размер груди, фаршированные оплывшие бедра и волнистые игреневого окраса волосы до заросшего густой растительностью пупка, который постоянно торчал из-под дырявого грязного халата. «Шура, я хочу курить, Чушка моя, куда делись сигареты?! Почему в коридоре еще так тихо?! Эй, Тушка?» – барабанила она поздней ночью и своей бычьей мордой тыкалась в мою дверь. Я же в это время молча переворачивался на другой бок.

Поначалу они были настроены агрессивно против меня, в особенности самый старший среди них. Ты че тут делаешь, спрашивал он первый месяц постоянно при встрече. Ты нам мешать приехал? Тебе че тут надо? А я человек неконфликтный, всегда по возможности улаживаю такие стычки по-мирному. Здоровье дороже. И отвечал ему, что просто снимаю тут квартиру, что новый сосед, будем знакомы. Но этим я как-то им еще больше не понравился. Таким образом, однотипные вопросы продолжались до тех пор, пока некий господин в сером, еще один жилец дома, не вынудил их оставить меня в покое. Последнее, что я услышал от них в свой адрес – мутный ты какой-то. Я что им, аквариум? Это я так подумал, а на деле просто шмыгнул за свою дверь. Если им так нравится охранять дом от чужаков, пусть перестанут собирать у себя табор из мертвецов-пропойцев…

Главный верзила этого семейства – тот самый Шурик, был еще тот сорвиголова. Толстыми, как конская задница, руками он вырывал напольные доски и начинал драться со своими же гостями, с которыми, очевидно, не смог поделить стопку. И он постоянно бил кулаками себе по груди и гоготал как примат за решеткой вольера, завистливо глядя на любопытных посетителей зоопарка. Приезжала полиция, забирала в отдел эту обезьяну. Большегрудое существо – в слезы. Шурик – в бобик. А третий голодранец только и делал, что высовывался из-за двери и пожевывал какую-то дрянь, молчаливым взглядом провожая папашу. Кто же из тебя вырастет, дитя примата и коровы?