Регина Лукашина - В Рим и обратно

Он снова снял перчатку и зачерпнул свежую порцию московского льда с ограды Устьинского моста. Пусть, пусть это грязь. Зато освежает. Там, на презентации рисунков венского художника, было куда холоднее. Стужа и стылая сырость буквально обжигали лицо. А «Поцелуй» из коллекции музея «Альбертина», золотого периода мастера, так и не привезли. Зря сходил. Или не зря? Не зря. Потому, что задал себе вопрос – жалеет ли о том, что сделал? Важнее быть обласканным живыми экспонатами московского бомонда или делать то, что хочешь? Паноптикум натянутых косметологами улыбок, живущий по хронометрам ценой в бюджет Нечерноземья. В чём заключается истинная свобода художника – следовать социальному заказу или, как шеф-повар в дорогом ресторане, на блюде с поклоном подавать элите то, за что она тебя востребовала? В конечном итоге эту пачку дилемм можно было бы свести и к каноническому вопросу – любить ли себя в искусстве или искусство в себе… И для кого творить.

Эти вопросы пришли в голову чуть позже, когда он, бросив сигарету в урну у входа в галерею, понял, что ему необходимо побыть одному. Чтобы понять – хватит ли сил, гордости и самоуважения остаться одному, если это с ним случится. Но пока от ледяного холода московского октября ему было очень не по себе. Кто им, кто обдаёт его ледяной сыростью, дал право себя называть избранными? Кто их избирал, кто им делегировал полномочия определять эталоны хорошего вкуса, коль скоро там принято восхищаться примитивными эскападами, лишь бы шли в разрез с укоренившимися в веках представлениями о достоинстве и красоте? Кто они такие вообще, откуда появилась эта высокоинтеллектуальная публика, узурпировавшая право судить и присуждать? Может быть, они просто самозванцы, заполнившие в удобный момент вакуум духовности пеной своего самомнения?

Если бы хоть кто-то ответил на эти его мысли согласием, наверное, с души свалился бы измазанный уличной грязью огромный серый камень. В Большом Харитоньевском переулке, где он жил со школьных лет, и где во дворе познакомился со своим единственным другом, прошлым летом шёл ремонт газового путепровода. Докопавшись до культурного слоя середины восемнадцатого века, рабочие с полутораметровой глубины стали доставать куски розового карельского гранита, служившего когда-то мостовой. Сергей под покровом ночи унёс и положил на лестничную площадку несколько здоровенных булыжников. А потом понял – просто так нельзя оставлять добычу лежать на ступеньках. Эта историческая память попахивает тем, что из-под хвостов роняли на неё лошади… В ванной, направив струю горячей воды, он отмывал городскую историю от естественной грязи, чтобы осталось самое важное – красота и плоды труда человеческого. Может быть, и сейчас надо поступить как-то примерно так же? Очистить душу, отмыть.

Марево мокрого снега колыхалось, словно кулиса, подчиняясь тихой беззвучной мелодии ветра. За мостом-скрепкой, навешенном одновременно с парком «Зарядье», алели кремлёвские звёзды и золото куполов соборов. По двум набережным, подняв воротник кашемирового пальто, он добрёл сюда, не узнанный никем, поднялся к тому самому месту, где когда-то назначил свидание своей первой любви. Она так и не стала его женой. Стала другая… Обаятельная, чуть истеричная. Сумевшая стать светской львицей. Но за все годы совместной жизни так и не ставшая ему близким человеком. Сегодня, после этой сволочной выставки он посадил её в такси, успев услышать, что она назвала адрес на западной окраине города. Понимала ли дорогая супруга, что происходит нечто необычное и тревожное? В наивной слепоте её трудно было бы заподозрить. Догадывалась ли, что ему просто может понадобиться совет, моральная поддержка? Безусловно. Спокойно, даже с лёгкой иронией она спросила, нужна ли она ему сегодня. Октябрь в светло-карих глазах. И незамысловатое враньё про посиделки у подруги. В этот раз её вероломству он даже не удивился. Адрес, названный таксисту, часто мелькал в светских хрониках: закрытый клуб, принадлежащий его беспощадному сокурснику. Соперничество в творчестве и в личном пространстве давно бы вылезло на радость прессе скандалом или мордобоем, если бы он захотел порадовать богему этой клоунадой. Но ему было всё равно. Дуэли давно исчезли. А ради той, что давеча села в такси, рука даже к зубочистке не тянулась. А главное, он не хотел поступать как все. Как у них принято. С закатыванием глаз и сочинением мелодрам о поруганной любви. Надо тихо развестись. И всё.