Сергей Гулевич - Камушки в ладони

Очередная волна аккуратно ставит меня на берег, намекая на то, что затишье кончается.

Я улыбаюсь, предвкушая, как, «гольф» будет захлебываться под сплошной стеной дождя на перевале, выше Солнечной долины, стекла в машине начнут запотевать от адреналина, а розовые молнии будут хлестать по окрестным горам и освещать дорогу.

Руки до боли крепко вцепятся в руль, и я запою, задыхаясь от накатывающих эмоций.

А пролетая, или скорее проплывая, через тонущую Щебетовку, в магнитоле, чрез треск грозовых разрядов на секунду появится Вакарчук:

Ніч відійде, стане безмежно малою,

І зникне за край.

Десь продзвенить, ніби для нас із тобою,

Самотній трамвай.

И его голос смоет новой волной эфирного шума, а Щебетовка утонет позади во тьме.

А потом будем на веранде пить, не пьянея, мадеру и слушать грозу. Шуметь, одновременно и многоголосо рассказывая, что-то свое. А снаружи нам будет вторить дождь.

Опять туман..

На руках следы оплетки руля, ноги ноют от напряжения, и я все еще слышу грозу, бушующую в горах.

Глоток чая…

Вечер, тепло. Солнце уходит за Карадаг, теплые тени лежат в долинах. Осталось всего лишь спустится с Тепе-Оба, перевалить через Биюк-Янышар, заглянуть в Тихую, а там уже совсем рядом. Там ждут друзья, кров, огонь. Босые ноги щекочет ковыль, а ветер странствий начинает дуть в спину.

Туман за спиной тает в вечернем воздухе.

А у реки останется догорающий костер, небрежно брошенная на песок недокуренная трубка и остывший чай. И уже больше ненужное измученное, больное и уставшее тело. И старые разбитые о крымские камни кроссовки.

Всем, в чью кровь вошел Крым.

Мы приходили и замирали от восторга, боясь вздохнуть и спугнуть окружающую красоту гор.

Мы растворялись среди плюшевых холмов и невысоких, поросших травой гор. Не замечали того, что происходит вокруг, льет ли дождь, или обжигает солнце.

Мы наполняли долины своим шагами, смехом и песнями. И оживляли горы своими чувствами, давали им имена, и они звали нас к себе из бесконечного далека.

Мы щедро делились с окружающим миром, оставляя частички своих душ у Коклюка, Волошина, в Тихой. А взамен наполняли возникающую пустоту рассветами и закатами, шумом прибоя, криком чаек, шелестом камней под ногами.

Мы захлебываясь пили вино и не пьянели, оно вскипало в нашей крови, оставляя после себя медово-терпкий вкус на губах. Сок солнца пропитывал наши сердца, и этого огня нам хватало, чтобы подняться в небо, распугивая чаек.

Мы стаптывали кроссовки, бродя по окрестным тропкам в поисках чудес, находили и шли дальше. И не могли остановиться…

Мы, спустившись с гор, падали в море под светом луны, и зависали, как волшебные птицы в толще воды, глядя на звезды.

Мы танцевали в звёздных тенях, и создавали свой мир, сотканный из любви, брызг моря, степных ароматов и гор.

Но приходил срок, и мы уходили.

Мы оставляли за спиной наш маленький уютный мир, и уносили в своей душе его теплый след.

Чтобы вернуться с весенним ветром…

Мы убегали, и южнобережное шоссе упруго ложилось под колеса. В небе еще алели последние отблески солнца, но от моря уже поднималась темнота. Заботливо укутывая и пряча от взгляда лежащие у берега дома, лес, скалы. А с гор, бесконечно медленно падали в бездну облака, неся с собой угасающий дневной свет.

В своей восторженной любви к Коктебелю, где все уютно, все хожено-перехожено, где можно часами просто смотреть на Карадаг, на море, на марсианские холмы, и впитывать в себя эту красоту, не обращая особого внимания на жару и холод, я забыл нечто очень важное.

Заблудившись в коктебельских снах, я забыл о том, как прекрасен Крым сам по себе. И в последний день Крым мне это напомнил.

Остался позади, столь же строгий, сколь и прекрасный Севастополь. С его набережными, пляжами, музеями. До сих пор до конца не открывшийся, оставивший больше загадок, чем ответов.

У обочин загорались огни, а руки на руле сводило судорогой от желания свернуть вниз и направо, чтобы окунуться в совсем недавнее прошлое и вновь пройти по своим же следам.