Игорь Троицкий - Русский – среди евреев, еврей – среди русских

После медицинского техникума я уже без всякой посторонней помощи поступила в мединститут. На втором курсе меня, не комсомолку, вдруг пригласили на комсомольское собрание института. Когда я вошла в актовый зал, председатель собрания, указывая на меня, с возмущением прокричал:

– Посмотрите на неё. Это – дочь бывшего владельца типографии, который отравлял рабочих свинцовой пылью. Нет места отпрыску этого кровопийца среди нас, детей рабочих и крестьян!

Комсомольцы единогласно проголосовали за моё исключение из института, и я вся в слезах отправилась к дяде Туве. Узнав в чём дело, он сказал:

– Не плачь, ничего страшного не случилось. Твой отец, как всякий еврей, не имел право владеть типографией. Исключение составляли только евреи – купцы первой гильдии. Поэтому формально типография принадлежала нашему родственнику Подземскому, торговавшему лесом, а твой отец числился её управляющим.

У Теодора хранились все семейные бумаги и, в частности, подтверждавшие данный факт. На следующий день я направилась на прием к Всесоюзному Старосте Калинину, который, как только увидел принесённые бумаги и прочитал выписку из решения комсомольского собрания, прямо на этом решении написал: «Восстановить».

Хотя в подмосковной Салтыковке наше еврейство было на виду, в школе я никогда не слышал никаких на него намёков. Но вот после того, как я окончил четвёртый класс, отчим получил квартиру и мы переехали в Москву, точнее на её окраину, район заводов «Стальмост» и «Фрейзер». Здесь я отправился в мужскую школу № 439.

В классе, куда я попал, учились два близнеца: Юлий и Марк Скундины. Марк – высокий в очках, тихий, всех сторонившийся, хорошист; Юлий – маленький, юркий, двоечник, слывший заядлым драчуном. Очень скоро после моего появления в классе он «надрался» на меня. «Надраться» – это означало вызвать «стыкнуться». Стычка, т. е. драка, проходила после уроков в присутствии всего класса на городской свалке, находившейся неподалеку от школы. Для меня это было абсолютно необычное мероприятие, свойственное, как я полагал, исключительно мужской школе, ибо подмосковные школы были смешанными, и у нас в Салтыковке ничего подобного не происходило.

И вот большая ватага учеников с криком: пошли смотреть, как два еврея будут стыкаться – ринулась после уроков на свалку. Обычно здесь, на наименее загаженном месте образовывался полукруг: с одной стороны стояли болельщики за одного стыкующегося, а напротив – за другого. Естественно, все заняли сторону Юлия – «своего» еврея, а с моей, нового, чужого еврея, не было никого. Вдруг от болельщиков Юлия отделился один высокий, крепкий парень и встал на мою сторону. Это был Вася Маскаев. Он приехал из глухой мордовской деревни и так как плохо говорил по-русски, то два года просидел дома. За это время его сестра, студентка педагогического института, поднатаскала брата так, что на диктанте, за который на днях я получил двойку, Васе поставили пятёрку. Вася был за справедливость и потому, увидев, что все – за Юлия, перешёл на мою сторону.

Драка была скоротечной. Под улюлюканье учеников: «Давай! Давай!» – я и Юлий пошли навстречу друг другу. Когда мы оказались лицом к лицу, а крики слились в один сплошной ор, я легонько толкнул Юлия и в ответ получил сильнейший удар в правый глаз. По-видимому, в кулаке у противника была зажата свинчатка. Я не упал, но глаз мгновенно начал затекать, и я стоял пошатываясь. Вася быстро подошёл ко мне и, положив руку на плечо, громко скомандовал:

– Достаточно. Расходимся.

Неудовлетворённые зрители быстро разбежались, а Вася повёл меня домой. Уже поздно вечером в постели с пакетиком льда на опухшем глазу, я рассуждал: «Откуда они узнали, что я еврей? Чтобы меня не „компрометировать“, мама вообще не появлялась в школе. Наверное, кто-то видел, когда она подавала мои документы. Ну что ж, теперь, по крайней мере, она может спокойно ходить на родительские собрания,» – решил я, засыпая и пытаясь таким образом хоть как-то смягчить результат столь позорного поражения.

Назавтра, когда я проходил мимо Рема Хотянова, он, подставив мне подножку, прошипел: «То же мне, Троицкий! А драться не умеешь!»

Рем был маленького роста, ярко рыжий еврейский мальчик. Его лицо покрывало несчётное число больших и маленьких налезавших друг на друга веснушек. С ним никто не общался по одной причине: общаться с ним было опасно. Если что-то ему не нравилось, он сразу же бил в морду. Я это понимал так: ему своей физиономии абсолютно не жалко, испортить её было невозможно. И потому его боялись все, даже ученики из старших классов.