Любовь Шапиро - Оборотная сторона холста

Я оторвалась от альбомчика. Читать было трудно. Текст был слепой. Листики бумаги заломленные и потертые.

Никогда мама не говорила о своем отце. О её маме я знала только то, что она умерла в эвакуации. О сестре Наташе знала только, что она погибла на войне. Почему мама даже через столько лет не поделилась со мной историей семьи? Меня страшно задело такое отношение. Какие тайны ещё я не знаю?

Я сидела посреди мастерской. Вокруг меня было множество отцовских картин, рисунков, рам от этих картин, маминых альбомов с фотографиями зарубежных артистов, переснятых с трофейных фильмов, две тетрадки с какими-то записями (я ещё до них не добралась) и пухленькая загадочная книжица. По другую сторону от меня лежал дневник Энни. Всё нужно пересмотреть и перечитать. Для чего-то они оставили записи. Уверена, что они предназначались мне. Необходимо кропотливо и медленно восстановить ход событий. Для этого нужно разобрать отцовский архив, материнские альбомы. Ещё какие-то листы, напечатанные на машинке, выпавшие из-под газет. О чем в них говорится. Голова шла кругом. У меня же была своя работа. Как молодому специалисту нужно было себя хорошо проявить. Последнее дело, которое успел сделать отец – устроить меня в крупное издательство, где хорошо платили и были неплохие перспективы для графика. Об отпуске и речи быть не могло. Только ночи в моем полном распоряжении. Я и попросить никого не могу помочь разобраться с архивом. Я не знала, что за загадки хранятся в лабиринте воспоминаний этих трех людей. Я ещё раз беспомощно обвела глазами разгром вокруг меня и решила пойти на кухню попить кофе, который принес сын Энни и подумать, с чего начать. Я знала только одно, что интересно читать мемуары параллельно. Тогда картина будет полной. Почему же мне на душе так тяжело. Я ждала неприятных открытий? Не знаю почему…

Вечером, примчавшись с работы, я разложила отцовские живописные работы и начала переворачивать каждую. Его записи хаотично располагались почти на всех картинах. Никакой хронологии не было. То одна фраза, то целый абзац, то весь холст заполнен мыслями отца. Я всё же старалась для себя выстроить порядок его жизни, хотя было очень трудно. Но в этой «беспорядочности» был особый смысл его необычной судьбы.

На картинах моего отца были изображены незнакомые мне улицы. Я спросил, что это за город. Он ответил – Москва. Я там родился и жил до 1900 года. Потом уехал в Париж. Я всегда мечтал о Париже.

Я поинтересовался, почему? Отец улыбнулся и ответил – здесь жили импрессионисты.

Мой отец Илья Волжин бредил живописью с детства. Рисовал на чём попало – на обоях, на полу, на сукне дедушкиного адвокатского стола. Родители умилялись талантливому ребенку и никогда не ругали за шалости. К пятнадцати годам детская непосредственность начала раздражать интеллигентных людей. Дед мечтал, чтобы сын пошел по его стопам, или, хотя бы выбрал себе достойное мужчины их круга, занятие. Илья внимательно выслушивал нотации некоторое время. Водно летнее утро, когда вся семья была в загородном доме, собрал пожитки и уехал. Записку «покорный» сын естественно не забыл оставить. Текст был прост и конкретен. На долгие годы мои прабабушка с прадедушкой вычеркнули единственного сына из упоминаний.

– Так, почему Москва такая серая? Там нет цветных домов? Не бывает солнца? – Упрямо приставал я к отцу.

– Моя душа имеет такой цвет, когда я вспоминаю о родном городе. Мне кажется, что там всегда идет дождь, – шептал отец и слезы, как дождинки капали на рисунки.

Почти каждый день отец ходил в знаменитое кафе «Le Rotonde» (105 Boulevard de Montparnasse). Отец всегда говорил название и адрес любимого кафе по-французски. Собственно, он там жил. Только изредка, забираясь под крышу ветхого домишки, в котором он снял студию без всяких удобств. Его совершенно это не пугало. Главное, слышать споры художников. Заглядывать через их плечи, наблюдать, как под их уникальными пальцами появляется живописный МИР.

Вон в углу попивает вино Сезанн, а вот входит, смеясь Модильяни с прехорошенькой барышней, Пикассо проповедует коммунистические идеалы, Моне, с высоты своего зрелого возраста, ухмыляется. Они то, объединяются между собой эти гении, то рвут отношения «навсегда». Счастье даже изредка находиться в поле их внимания. Отец говорил, что небожители его привечали, учили. Правда, все говорили разное и тянули в свою сторону. Но какая разница. Этот монолог отца я слышал ни единожды и мог цитировать наизусть. Однажды, продолжал рассказ папа, менеджер кафе запретил обслуживать курившую на веранде молодую женщину. К тому же, о, ужас! – смеялся отец, она сидела без шляпки! Её попросили покинуть кафе. Возмущенные художники перекочевали в другое кафе. «Ротонда» стали лишь туристической Меккой, где все стены выложены плитками со знаменитыми именами художников. Именно в «Le Rotonde» родилась и созрела живопись европейского авангарда! – гордо заканчивал свое повествование отец.