Кирилл Килунин - ВОЖАТЫЙ…

– Ты похож на моего сына…, может это ты, Володя…? Ты ушел пять лет назад и так и не написал своей мамке…

– Я, не Володя….

– Ты мне не лжешь…?

– Нет.

– Вижу, ты городской…. Не можешь подкинуть немного денег на хлеб…

Я смотрю внимательно на ее оплывшее, когда-то действительно красивое лицо с тонкими чертами и большими синими глазами, и четко говорю:

– Нет.

– А я тебе нравлюсь, – спрашивает эта пьянчушка, кажется, пытаясь кокетничать.

Я смотрю на нее, и вижу девочку лет семнадцати, что однажды почувствовав свою привлекательность, решила поиграть с эти миром в прятки, и растерялась. Она все еще прячется, где-то на дне зрачков, стоящей передо мной пустоты, наполненной одним желанием – стакан водки или любой дешевой бадяги, чтобы забыть, кем она была, и убить свою боль от того, что не может найти дорогу назад, нося с собой ад теперешнего существования.

– Нет, – я убыстряю свой шаг, чтобы не знать до чего она еще там может договориться, мне двадцать, я бескомпромиссен в своих суждениях и чудо как подвержен юношескому максимализму. Люди – виновны сами, за то, как они живут. Но отчего – то я чувствую и свою вину, возможно, потому, что я тоже – человек.

Петь уже совершенно не хочется, чтобы прогнать те мысли, что носятся в моей голове, выплескиваю их наружу с надрывным смехом. Возможно, в этот момент я похож на совершенного – психа. Но мне пофиг, я набираюсь всем тем, что может прогнать эту грязь, смыть ее навсегда: небом, лесом, холмами и дорогой, я – частица всего этого, стремительно летящая к центру своего бытия, как кафкианские вещи – стремятся к центру стола. У меня есть цель и новое дело, я молод и глуп, мне так много нужно для счастья. А может быть – ничего. Я еще не знаю, но чувствую, что счастье может быть без ничего. Но не верю в эту простую максиму.

*

Когда я попадаю в лес, я понимаю, что он живой – наполнен шорохами крыльев, мягкой паутиной солнечных лучей, шныряющими мимо мышами, прыгающими с ветки на ветку рыжими белками. По дороге мне попадается пара больших муравейников, мне кажется, что если я закрою глаза…, но я их не закрываю, просто иду…

Под ногами узкая дорога из бетонных плит, раньше такие дороги устраивали от шоссейки до военной части – где-то в глуши, а еще, наверное, такая дорога была у братьев Стругацких в «Обитаем острове» или в «Трудно быть богом». Жду, когда на обочине начнут появляться старые подбитые танки и космические – летательные аппараты, но их нет…

Но вот, впереди замаячили облезшие железные ворота – выкрашенные серебрянкой с уже подзабытой советской символикой: алые звезды, горны, колосья и отчего-то – чайка. У ворот, с сигаретой в зубах, в растянутых на коленях трениках и алой олимпийке с надписью СССР, топчется приземистый полноватый мужчина с круглым серым лицом и серыми волосами. Когда я подхожу ближе, вижу что глаза у него с ободком как – будто с желтым отливом. Это – сторож, он же единственный охранник в лагере Ирень.

– Привет, пионер!

– Привет, – я протягиваю руку для рукопожатия. Касанье его руки мягкое и невесомое – словно вата.

– Работать?

Я, киваю. Он хромает неспешно, чтобы открыть закрытые ворота. Потом у костра, он расскажет, что сам – коренной сибирский казак – был в горячих точках в Афгане, в Сербии и на Кавказе, а по – пьяни, кочегару – Вите разболтает, что отрубил себе палец на ноге, чтобы не идти служить в армию, а родился в небольшом хуторе, где – то под Херсоном, на Украине. Фамилия его – Филин. Наверное, поэтому я не смогу ее забыть. И, уже двадцать лет спустя, случайно, пересекаясь со старыми знакомыми – теперь беженцами с незалежной, узнаю, что «да они слышали, что какой-то Филин – «погиб под Донбассом», «подробностей не знают». В ту минуту, я подумал только об одном: «по какую сторону, он принял свою смерть…», надеюсь это – была «правильная сторона», ведь с его инвалидностью, его не должны были призвать в армию, да и возраст у него был уже солидный – под шестьдесят. Не знаю тот ли это Филин, и что из двух его рассказов было правдой. Но почему – то думаю, что – тот…

Перед тем как пройти сквозь ворота детского лагеря «Ирпень», я хочу вспомнить лицо своей случайной попутчицы, но у меня ничего не получается, я вижу только серую ворону, готовую сорваться и улететь…

2. Мои галчата и новые знакомства

Начальник лагеря «Ирень» похож на предводителя викингов на пенсии. Два метра роста и богатырская стать, седые длинные волосы, которые он завязывает в хвост, бесцветные холодные глаза, выпирающая вперед квадратная челюсть и кулаки размером с голову младенца. Я думаю, что ему за пятьдесят, но может все сто лет или тысячу. Почему? Потому что, он весь такой уставший от жизни, как будто – окаменевший, медленно передвигающийся по своему захламленному кабинету. При этом стремительный в своих движениях. Например, когда он роняет шариковую ручку со стола, то ловит ее налету. Я вижу в нем арктический айсберг, потому что то, что снаружи лишь верхушка его внутреннего я. Его внутреннее я, возможно один из тех, кто уцелел, затерявшийся в далекой северной стране, после падения Асгарда.