Владимир Сметанин - Долгая осень Жака

– Колдун? – нахмурив брови, ткнул пальцем в него эмир.

– Немного, – поняв, ответил Жюль, и показал кончик указательного пальца.

– Кто ты?

– Я художник, – гордо сказал чужеземец, и проделал несколько манипуляций, водя пальцами правой руки по левой ладони. Кто-то из вельмож, понимающих странный, невразумительный язык с низкими поклонами переводил правителю очередное сказанное Жюлем слово. Немного подумав, эмир отдал какое-то распоряжение; тотчас же двое стражников взяли гостя под руки и поволокли вон из зала. Толмач следовал за ними. Недолгий поход закончился в тесной комнатушке с небольшим окном, разделённым пополам толстым медным стержнем. Обстановку составляли низенький стол и набитый сухой травой тюфяк. И больше ничего.

Полиглот с грехом пополам объяснил Жюлю, что ему предстоит показать своё искусство. Причём от этого зависит пребывание головы Жюля на плечах. А изображать он будет одного из стражников. Тут же появился и этот стражник, принесены были рисовальные принадлежности.

– Долго ли мне можно его рисовать? – спросил художник.

– Завтра к полудню рисунок должен быть показан господину.

Жюль усадил натуру на тюфяк, сам расположился на коленях напротив и принялся за работу. Лицо стражника имело крупные, даже грубые черты и было очень выразительным: выражало оно, в первую очередь, свирепость. Всё это упрощало задачу художника, хотя и не делало её пустяковой. Жюль некстати подумал, что этому стражнику как раз, наверное, и будет поручено снести ему голову в случае неудачи. Но рука уверенно делала своё дело. Когда свет в окошке стал тусклым, набросок был в основном готов и Жюль знаками показал начинавшему дремать стражнику, что пора прерваться. Тот приоткрыл дверь и крикнул что-то в коридор. Появился второй стражник и они вдвоём принялись рассматривать при совсем уже слабом свете сработанный чужеземцем портрет, одобрительно цокая. Затем второй охранник исчез, а через несколько минут появился переводчик, несший в руке лампу с чадящим огоньком. Он приблизился к Жюлю, делающему ещё какие-то штрихи и всмотрелся в изображение стража, потом перевёл взгляд на того, и обратно. Нечто похожее на улыбку отразилось на его иссохшем, жёлтом лице любителя опия

– Это всё? – спросил сановник.

– Завтра утром я доработаю портрет.

– У нас есть хорошие художники, – но у тебя тоже неплохо получается. Хм. Значит, готовься.

Назавтра законченную вещь с нижайшими поклонами представили пред очи повелителя. Страж, позировавший Жюлю, находился тут же. Сходство не вызывало сомнений. Плоды труда чужестранца, видимо, удовлетворили солнцеликого: подозвав Халани, он дал ему какие-то указания. Затем разорвал принесённый потрет и бросил обрывки на пол.

– Повелитель желает, чтобы ты изобразил его, – сказал переводчик. – Придёшь, когда тебя позовут.

Жюлю был заказан портрет эмира во весь рост, в праздничном убранстве, и он уже на следующий день приступил к работе, на которую отводилось очень недолгое время. Но зато сеансы проводились ежедневно. Дабы не утомлять себя постоянным лицезрением медленно воплощаемого художником образа, правитель не приближался к картине, иногда только спрашивая кого-нибудь из приближённых:

– Ну что?

Те кивали головой и торопливо говорили что-то в ответ. Довольно скоро Жюль начал понимать ещё сотню выражений, и теперь его словарный запас стал достаточным для нехитрого житейского разговора. Обмен репликами у эмира тоже не ставил его в тупик. Наконец, правитель счёл возможным для себя оценить степень мастерства художника: встав после очередного сеанса рядом, он пристально вглядывался в своё почти уже законченное изображение на холсте, будто силился прочитать что-то в лице напротив. Прочитал ли он что-то, или же нет, но трудами Жюля остался доволен и, отходя, кивнул ему.

Между тем государственные дела призывали эмира к действию: особо недружественный сосед накапливал у границы военные силы, не питали братских чувств и другие сопредельные державы, так что приходилось повышать размер собираемой подати со своих и до того небогатых подданных. Конечно, состоялся полный диван, который обсудил ситуацию с наполнением казны для военных расходов. Собственные придворные и приглашённые мудрецы ломали голову, где же взять на это деньги. Предлагалось немало проектов, Но некоторые выглядели слишком сомнительными, другие требовали продолжительного времени для их реализации, иные следовало предварительно опробовать в виде эксперимента, а время не ждало. В конце концов решили, как и всегда, обратиться к помощи подданных. То есть, влезть в их карманы, приставив нож к горлу. Одновременно Абу Саид вёл тайные переговоры с халифом Салманом о взаимной военной и всяческой иной поддержке. Дервиши доставляли им взаимные послания с заверениями в вечной дружбе, но иногда попадали во вражеские руки, и в конце концов тайное стало явным. Абу Саид тогда нанёс открытый визит халифу, сопровождаемый внушительной свитой, в которой состоял и Жюль – пусть Салман видит, что у эмира есть связи и с европейскими дворами. Встретили гостей со всей пышностью, на которую был способен старинный город Востока. Они, в свою очередь, преподнесли его хозяину бесчисленные подарки, среди которых блистал и алмаз «Слеза джинна» величиной с оливу. Гостеприимный хозяин на второй день пребывания аравийских единоверцев организовал смотр военной мощи халифата. По длинной узкой улице города перед ними и местными жителями проходили неисчислимые вереницы пеших и конных воинов; казалось, они не иссякнут до самой ночной звезды. Тут прошли даже боевые слоны, пригнанные из Индии. Потрясённые зрители онемели от восторга. Эмир сохранял на лице маску благодушия, дабы никто не понял, что высокий гость подавлен: он знал: что самому ему такую армию не собрать – не хватит ни людей, ни средств. Тем ценнее иметь в друзьях столь сильного союзника. Халиф казался не менее довольным закреплением дружественных связей с далёким эмиратом.