Светлана Глинская - Прибой незримый сердца

Как-то мы разучивали знаменитое произведение Людвига ван Бетховена «К Элизе», известнейшую в мировой классике пьесу-багатель. Справившись вполне с этой задачей, вскоре я исполняла пьесу уже без нот, легко и непринуждённо, размышляя о судьбе девушки, которой пьеса была посвящена, создавая в голове собственный её образ, как внешний, так и поведенческий, неразрывно связанный с чудесной, элегической музыкой.

Этот образ неизменно перекликался с образом Элизы из любимой детской сказки Андерсена о девочке и двенадцати её братьях, переживших множество испытаний, что посылала им судьба. Доброта девочки противостояла злым чарам мачехи и победила их, а её мужественность, жертвенность и красота были вознаграждены любовью короля, с которым они душа в душу (мне так хотелось в это верить!) прожили много счастливых лет.

Я безмерно восхищалась этой девочкой-девушкой и часто представляла себя на её месте. При этом мне хотелось быть похожей на обеих Элиз сразу, но в голове при этом зрела своя, совершенно особенная Элиза, в облике которой волшебным образом переплетались все прекрасные качества, которыми может обладать девушка.

Подобные фантазии мои, конечно, большей частью имели место в прежнее время, целиком оставшись в юности. Сейчас я мечтаю всё реже: реалии жизни и опыт стремят мои мысли в иные дали, к иным рубежам. Жизнь, разумеется, оказалась намного грубее и проще любых мысленных инсинуаций. Созревшая в моей душе сказка так и осталась прекрасным вымыслом, будучи со временем упрятанной в глубоких её тайниках. У меня оставалось всё меньше времени для игры на фортепиано, пальцы постепенно отвыкали от привычности движений и бархатной прохлады клавиш, и в какой-то момент я не смогла воспроизвести любимую пьесу, как и многие другие произведения, утраченные памятью глаз и пальцев. Сказка же про Элизу и братьев не произвела большого впечатления на моих сыновей, которым я впоследствии читала её; им по душе были другие чудесные истории и сказки. А дочки, которая, возможно, поняла бы меня лучше, у меня никогда не было.

Я встретила и своего короля. Говорю так, потому что знаю: тогда я была королевой. Мысленно, конечно. Но мои жертвенность, нежность, чуткость и красота не стали для него жизненно необходимыми; может быть, он видел и воспринимал их по-своему, а может, и вовсе не нуждался в них, хотя и любил меня – я это точно знаю. Ведь нуждаться и любить – не совсем одно и то же. Я так и не стала его судьбой, а он не стал моей; не жили мы никогда долго и счастливо вместе – жизнь и сюда внесла свои коррективы.

Этим королем был для меня ты.

Ты был старше меня на восемь лет, поэтому казался мне зрелым мужчиной. А мне той весной исполнилось восемнадцать, что позволяло – подумать только! – считать себя совсем взрослой, и подобные мысли наполняли сердце упоительными чувствами. Быть взрослой означало жить свободной и в чём-то непредсказуемой жизнью, открывающей множество перспектив, и выбрать самый прекрасный и удивительный путь из всего жизненного многообразия, казалось, было в моих силах. Впрочем, и свобода, и беззаботность были относительны, как и выбор дальнейшего пути. Много позже я поняла: не мы выбираем судьбу, а она выбирает нас.

В день нашего «околоавтобусного» знакомства, когда сама судьба (не иначе!) в прямом смысле этого слова толкнула меня в твои объятия, ты проводил меня до подъезда, и мы долго стояли, не в силах расстаться, разговаривая о каких-то пустяках. Слова не имели значения; говорили большей частью наши взгляды, они держали нас на одной волне и, казалось, сообщали больше, чем могли бы любые слова, а значение звуков наших голосов дополняло значение сказанных слов.

Было очень жарко. Цвёл поздний жасмин, и насыщенный аромат наполнял наши лёгкие тягучим благоуханием. Кто-то высадил два куста жасмина по обе стороны двери подъезда моего дома, и они, теперь уже вымахавшие ввысь, неистово цвели и благоухали, а я, надо сказать, впервые осознанно обратила на них внимание, хотя, как мне потом сказала мама, эти кусты росли здесь уже лет пятнадцать и цвели каждый год…

Ты позвонил спустя три дня. Странно было слышать твой голос сквозь пластмассу телефонной трубки, а не вживую, но я сразу узнала его: не узнать было невозможно. Не могу сказать, что извелась ожиданием, но эти дни постоянно думала о тебе и мысль «Почему он не звонит?» приходила ко мне неоднократно. И всё же свою роль в моей реакции на всё происходящее с нами сыграла немаловажность моего воспитания, когда строгость, гордость, холодность (пусть даже напускная) должны были подчёркивать достоинство девушки, воспитанной в советское время. Поэтому в разговоре с тобой я (хоть и возликовала, услышав тебя) никак не обозначила свои истинные чувства (во всяком случае, мне так казалось).