Анатолий Мерзлов: Не американская трагедия

– Моё приветствие, Зоечка!

Зоя ответила приветствием и отодвинула брезентовый полог. Вошли в узкую продолговатую землянку, по бокам оборудованную широкими полатями, на них вповалку отдыхало несколько человек в одежде. Сверху тянуло сквознячком – густо пахло прелой соломой.

– А-а, знаю, знаю, проходи, Зоечка – донеслось из тёмного кармана землянки. Скрипнули доски лежанки.

– Отдохнула, повидала бабульку? Как там она, всё тешится с «нечистой»? – спросил скороговоркой, зажигая горелку, скуластый, гладко выбритый мужчина. Он обнял Зою – Мише отрывисто пожал руку.

– Зря вы так, товарищ Зубр, бабушка свой дар использует во благо.

– Я не имею полномочий от власти влиять на убеждения пожилого человека, а от себя воздержусь. Сегодня у нас другие задачи – любой ценой разгромить фашистскую нечисть. И не просто разгромить, а так, чтобы от неё пыли на земле не осталось. Садись, дочка. Друг твой верный человек? Ты рассказала ему о задании?

– В общих чертах – он надёжный.

– Ладненько, о частностях поговорим позже. Большие затруднения с молодыми кадрами, – откровенно сконфузился он. – В короткое время пришлось поменять дислокацию, сама знаешь, стала иной тактика диверсионной борьбы – приходится рисковать, вводить в дело вас, подростков. В этом наша слабость и наша сила. Мало осведомлённый человек ведёт себя естественнее. Новичку надо побороть начальный страх. Первое время подстрахуем, не дадим просто сгинуть – это не в наших правилах.

Чай с ржаными сухарями из партизанского пайка создал для Миши ощущение дома.

Прихлёбывая из кружки, Миша слушал, не упуская деталей.

– Вот то место, где вы должны вести наблюдение. Работа с рацией, Зоечка, для тебя знакома. Ты отобьёшь нам условный, пустой для постороннего слуха сигнал, отсюда – это болотистая местность, – показал он место на карте, накрыв его кулаком.

– Бояться особо нечего, но опасность есть. Версия у вас железная: вам хочется жить лучше, чем вашей бабушке, вы ищете пропавших родителей. Помните чётко: рядом с рацией – вы диверсанты. Не пугаю, но исход в этом случае один – пытки в застенках гестапо, при молчании – виселица. Говорю без обиняков, как есть, пока не поздно можно отказаться.

Зубр исподлобья стрельнул по их лицам.

– Выдюжим?

Миша незамедлительно кивнул.

– Не спешите с ответом, услышьте своё сердце. Ваша задача очень ответственна: проследить направление следования нужного нам состава, а дальше всё закрутится без вас, как в хороших часах. Даю время на размышление, много не могу – десять минут. Ладненько?

Зубр отчеканил и прошёл к спящим людям. Наклонившись, чуть слышно что-то сказал одному из них. Миша, захлебываясь от обуявшего его восторга: он получит настоящее задание – зашипел в ухо Зое:

– Нам и орден за операцию дадут?

– Дадут, может быть, – шёпотом, но с декламацией ответила Зоя. – Согласен, отвечай?

– Да!!!

– Уверен?

– Я сказал твёрдое – «да!!!»

– Смотри, могут подстрелить, даже убить.

– А тебя? Ты ведь не боишься?

– Боюсь, и иногда страшно оттого.

Восстанавливая по коротким заметкам 40-летней давности, выудив из истёртых страниц главную мысль, а многие детали по осветлившейся памяти, я живо вспомнил отца – послевоенного главного диспетчера крупного железнодорожного узла. Вспомнил его глаза, полные любви ко мне, его горячую руку у себя на плече, его тихий задушевный голос и подумал: я не имею ни малейшего права забыть хотя бы одну, малейшую деталь его рассказа. В жизни он был правдолюбцем и не терпел искажений в истине.

– Простите, таким народился, таким меня и терпите окружающие, – говаривал он.

Отец не выносил перевёртышей и приспособленцев. Я в самом начале решил: повествование должно быть в духе, достойном его памяти.

О войне сказано много, в том числе и о партизанской борьбе, и какими матёрыми талантищами! Не хочется своей подачей святого для нас материала пасть лицом. Имел цель описать партизанские подвиги отца, но пусть об этом скажут его награды. Тогда переосмыслил построить свой рассказ на его первом притязании на любовь, решил открыть тебе настоящий, не высосанный из идеологического пальца образ. Насколько я чувствовал – отец жил счастливой семейной жизнью. Рассказывая о том военном лихолетье, он делал это с несвойственной ему страстью, которая при его степенности открывала глубокое содержание души. Я понимал: партизанские годы – это больше чем просто воспоминание, они – органическая зарубка на его сердце.